Куда подевалось это всё? Годы трудов праведных – куда их смыло?
Бога времени в индуизме звали Кали.
Бога времени у древних греков звали Хронос. Самый древний, первоначальный, породивший воду, воздух и огонь. Хронос никогда не старел.
Для язычников время текло иначе: мир двигался по кругу, история стояла на месте. Ничего не исчезало и ничего не появлялось, всё сущее было всегда, вовеки; человек, курица, дождевой червь, ягода смородины – просто переходили в нужный момент из одной вселенной в другую.
Почему же теперь люди, вооружённые молекулярной биологией и квантовой физикой, так боятся времени, склоняются перед его мощью, как будто оно – безжалостный бог, неутомимо собирающий свою жатву? Почему поэты мечтают остановить время, а фантазёры страстно желают просверлить его, как деревянную доску, и путешествовать в прошлое и будущее? Почему за нами отовсюду наблюдают циферблаты, напоминая о беге минут? Не будет ли верным предположить, что каждый циферблат, каждый светящийся экранчик, где обязательно горят четыре знака, разделённые двоеточием, – это алтари Хроноса? И мы – да, жертвуем этому богу, как жертвовали богам три тысячи лет назад, только проливаем не кровь – отдаём своё внимание; но это одно и то же. Каждый по пятьдесят раз в день смотрит на часы. Один взгляд – секунда. И потом ещё три, пять секунд на простые размышления: ага, уже половина третьего, не пора ли обедать? Если посчитать – средний человек тратит ежедневно пять или десять минут просто для бессознательного, автоматического контроля за временем. Это и есть жертва. Незаметная, взимаемая по малой крупице. Но этому богу хватает: он умён, он всюду, он берёт свою долю тайно, бесшумно, без воскурения благовоний, без ударов в бубны, без пения акафистов – мгновенно, технологично.
В Чёрных Столбах время не двигалось: стояло, аки столб, согласно названию деревни. Птицы пели так же восторженно, как сорок лет назад, и колёса моей машины так же переваливались по ухабинам. Если бог времени есть – он явно уделял основное внимание миллионным городам, а Чёрными Столбами пренебрегал совсем.
10
В конце апреля тут было тихо: нашествие громогласных, гиперактивных, бодрых городских с детьми и шашлыками, с собаками всех мастей и музыкой всякой громкости и всяких жанров ожидалось позже, на майские праздники, – а пока реальность замерла в предчувствии, томилась в полудрёме, ожидая первых гроз, первых накатов настоящего тепла, первых выбросов буйства; пока что тут, невзначай, поверху, реял терпкий печной дым, и лохматые толстые коты хищно прохаживались в поисках доступных кошек; мир и безмолвие казались непобедимыми.