Определив нашу артель – шестерых мужиков – на постой в свой дом, Феврония сама ушла жить к родственнице на другой конец деревни.
После нескольких ночей, проведённых в тёмной душной избе, я начал подозревать, что хозяйка тоже – деревянная; все приметы сходились, и я подначивал себя осторожно, как подойти и откровенно поговорить, но всё не было случая.
Артельщики вставали с первыми петухами, наскоро умывали рожи и шагали за пять верст в город, на работу. Нам заказали поставить у берега канала большой складской амбар – высотой в три сажени, с четырьмя воротами, и чтоб от каждых ворот шли настилы из дубовых досок прямо к чёрному, топкому, воняющему тиной берегу; там другая артель, новгородская, ставила пристань, вбивала сваи, там люди убивались насмерть, возясь по грудь в ледяной воде.
Мы к новгородским не лезли, они к нам тоже.
Заканчивали, когда солнце начинало садиться. Неподалёку, в версте примерно, жил оборотистый дядька чухонского племени, он приносил нам каждый вечер посудину жидкой каши и три каравая хлеба, и раз в неделю – ведро кислого пива. Мы ему за это платили. Была у чухонца корова, но молока и масла он никогда не предлагал, сам съедал, а может, продавал тому, кто был нас богаче. Чухонец не говорил на нашем языке, но это никому не мешало.
Я ел и пил мало, и только для вида. Улучив миг, уходил в сторону и отрыгивал. Товарищи съедали постную кашу, а хлеб оставляли на вечер, и затем мы уходили домой, в избуху Февронии, и там уже подъедали хлеб, запивали водой и засыпали.
В той избе Читарь и разыскал меня. Каким образом – мне было неведомо. Каждый раз он появлялся словно ниоткуда. А когда я его спрашивал – отвечал, что своих чует издалека, а кроме того – видит внутренним, духовным зрением путь каждого истукана, поднятого им лично.
А сколько он их поднял, и где научился тайным молитвам, и как обрёл умение делать недвижное подвижным – никогда не рассказывал. И тем более не учил тайным молитвам.
Он вызвал меня из дома; отошли в сторонку, обнялись сердечно, сели на мокрую землю.
Всё тут было мокрым, сырым, и самый воздух – гниловат, неполезный для дерева, хоть и самого крепкого; но ничего.
– Благослови, братик, – попросил я Читаря, – хочу отложиться от артели, наймусь на верфи, корабли строить. Уж больно тянет к этому делу. Надоело бани и амбары складывать, скучно, аж зеваю. Я ведь и читать, и писать могу, а счёт в голове произвожу быстрее всех, и даже умею переводить аршины в иноземные футы. А главное – ничего не боюсь, дух мой твёрдый, и с каждым годом делается ещё твёрже. На верфях я свой навык в сто крат умножу. Начальником могу стать. Большим человеком.