Марианна Николаевна в полном недоумении как стояла, так и села на диван в гостиной, а потом, вспомнив звук бьющегося стекла, машинально встала и пошла в спальню, собирать с пола осколки, наводить порядок. В голове метались разные мысли, но ни одна из них не могла объяснить, что случилось с дочкой, почему она так отреагировала на мамины слова, сказанные с любовью? Что не так с ней самой? Марианна Николаевна даже подошла к зеркалу: может быть, она и правда жирная уродина? Из зеркала на нее глянула растерянная и расстроенная – ну еще бы! – но очень приятная женщина средних лет. Да, не худая, далеко не худая, но ведь очень аппетитная и стройная. И дочка будет такая же, ведь они так похожи. Чем она недовольна? Что здесь не так?
Надо отдать Марианне должное: она не была злой женщиной, обиды на дочь не чувствовала, ощущала только бесконечную жалость и непонимание. И тревогу: куда она помчалась, ее глупенькая маленькая девочка? Марианна Николаевна подождала часик, накинула плащ и пошла искать дочку.
Полинка убежала недалеко, сидела в соседнем дворе на качелях, понурая, укрывшись крылом своих красивых блестящих волос и, кажется, плакала.
Марианна Николаевна тронула дочку за плечо:
– Поля, пойдем домой, дочка. Скоро папа придет, ужинать сядем.
– Я не буду ужинать.
– Ну не будешь, хорошо. Холодно, пойдем…
Как ни странно, Полина послушно встала и пошла с мамой домой. Тихая, грустная, обмякшая…
Пришли. Эдуард Владимирович уже дома, на кухне, в телевизоре соловьем заливается Филипп Киркоров, пахнет жареным мясом и чесноком.
– Девочки, ужинать! – кричит Эдуард Владимирович весело. – Я отбивные принес – закачаешься!..
Полина по-быстрому сбросила куртку и кроссовки и попыталась проскочить мимо кухни незамеченной, но не тут-то было. Эдуард Владимирович появился в проеме двери, жаркий и возбужденный, с помидором в одной руке и ножиком в другой.
– Полька, руки мыть и за стол! Я тебе самую сочную отдам, самую жирненькую!
– Папа, я теперь не ем после восемнадцати… – пробурчала Полинка, стараясь избегать папиного веселого взгляда.
– Так тебе еще нет восемнадцати! – сказал отец и довольный собственной шуткой первый захохотал.
– Я не ем после шести вечера, папа. С сегодняшнего дня. Я худею.
– Глупости, глупости, глупости, – Эдуард Владимирович и слушать-понимать ничего не хочет. – Иди мыть руки и за стол. Тоже мне, Клава Шифер! Нечего ерундой заниматься. Худеет она… Ты маму свою видела? А папу? – Эдуард Владимирович весело стукнул себя по выпуклому, тугому животу. – Какое худеть?! В нашей семье худых отродясь не бывало, мы ж казаки с Дону – с одной стороны. И казаки с Уралу – с другой. Нам худеть, доча, никак нельзя. По чину не полагается. Иди ешь отбивную давай. Тебе с картошечкой? А грибочков? А огурчик? Солененький?