Лизетта смерила брюнета снисходительным взглядом и отвернулась. Однако сердечко затрепыхалось. А ведь он прав. Не ищут, хотя с кристаллом давно бы на след напали и потребовали вернуть назад. Но нет, на горизонте до сих пор ни намека на охрану и Виолетту. Странно. Последняя головой отвечает за воспитанницу. Да и охране несдобровать, коли Лизетта в беду попадет.
Уж не наказать ли задумали подопечную? За вздорный нрав?
Тьфу! С них всех станется.
Лизетта тяжко вздохнула. Может, ну их — эти развлечения? Тем более, сидеть в воде порядком надоело. Пора и честь знать. В смысле, восвояси возвращаться, чтобы напомнить «свите» о своем существовании и отыграться за медлительность. День уж за половину перевалил. Не успеешь оглянуться, а там и ночь. Это в коровьем обличье Лизетта — грозная противница. А в истинном — та еще вояка. Герцог с помощничком мигом одолеют. И всё припомнят.
Вот только подкрепиться не помешает.
Или подремать?
А лучше и то, и другое.
Она вылезла из воды и растянулась на травке.
— Возьми веточку и мух от меня отгоняй, — велела брюнету.
По его лицу было яснее ясного, что он с радостью бы отлупил хлесткой веточкой саму Лизетту. Однако сжал зубы и выполнил требование. Встал над ее тушкой и принялся махать, как полоумный.
— Меня не задень, — проворчала сонная Лизетта. — А то копытом в лоб получишь.
Сказала и сладко засопела. Гастон выдохнул и сел на траву, но веточку не выбросил. Вдруг чудовищная невеста откроет глаза и увидит, что он наплевал на требование. Мало не покажется. Один удар «толчкового» копытца способен выбить дух. Однако минуты бежали, но Лизетта преспокойно дрыхла. Увы, у Гастона расслабиться не получалось. Светлость-то один-одинешенек за коровьим обедом помчался. Мало ли что может случиться по дороге. Он ведь к трудностям не приспособлен.
Вот, черти полосатые! Угораздило же Арнольда про девицу из красного замка заговорить. А он — Гастон — еще и восхитился ею, когда в беседке увидел танцующей. Теперь и намека на прежнее очарование не осталось. Того гляди, захрапит. Да так, что земля задрожит. В голову вдруг пришла безумная, но забавная идея: нарисовать светлость в образе грозного вояки верхом на корове. Или лучше в образе тореадора, что в заморской стране на арене выступают. Там, правда, в соперниках быки ходят. Но и корова сойдет. Особенно поверженная, лежащая кверху копытами.
Тьфу!
Гастон раздраженно постучал себя по лбу, вспомнив отцовские наставления относительно художеств. Наставления, нередко переходящие в побои. Рисовать Гастону строжайше запретили в детстве, едва заметили следы краски на рубашке. Видите ли, отцу с матушкой еще до свадьбы гадалка предсказала, что ежели хоть один отпрыск возьмется за кисть или обычный уголек, быть беде. Гастон жутко расстраивался. Ведь рисование было единственным, к чему лежала душа, да и получалось неплохо. Первое время он упрямился и тайком от отца продолжал заниматься запретным делом, но правда всплывала, а наказания ужесточались. Победа, как водится в семье, осталась за Ла-Пьером-старшим. Третий сын навсегда распрощался с холстами.