Наконец, очередь Михаила Семеновича подошла. Наскоро перечислив свои обычные грехи: злоязычие, гордыня, непочитание начальства, – граф приступил к главному:
– Батюшка, в Париже я посетил салон госпожи Крюдерен.
Отец Василий не показал своего удивления.
– Вы и раньше там бывали, но не считали нужным каяться, – мягко укорил он. – Что-то случилось?
– Да, – кивнул Михаил. – Одна молодая особа… Ей стало плохо во время сеанса. Но она фактически увела нас оттуда. А мы сидели, как в столбняке. Не знаю, почему.
«Да уж известно, почему, – хмыкнул про себя священник. – Есть брани, где вы генерал. А есть, где и рядовым не годитесь».
– Должен был сделать я, – с ожесточением выговорил граф. – А сделала она. Девица. Весьма робкая.
– Внешность обманчива, – вздохнул отец Василий. – Возможно, эта барышня по чистоте души острее чувствует зло. Значит, ей сделалось дурно, и вы осознали, что не стоило туда ходить?
– Видите ли, – Михаил подыскивал слова. – Я заметил, что мадемуазель… Я могу не называть ее имени?
– Конечно.
– Я заметил, что она думает по многим вопросам сходно со мной. В случае с Крюдерен ее обморок только подтвердил мои смутные опасения.
– Иными словами, – усмехнулся отец Василий, – правы опять-таки оказались вы? Это очень опасная барышня: ее суждения убеждают вас в собственной непогрешимости.
Воронцов смутился.
– Я не то хотел сказать.
– Да нет, – покачал головой священник. – Вы сказали именно то, что хотели. Каетесь в гордыне и тут же снова превозносите себя. Хорош тот человек, мнение которого совпадает с вашим.
– Ее мнение вовсе не всегда совпадает с моим, – раздраженно бросил Михаил, вспомнив разговор о крепостных. Вообще-то он не собирался говорить о Лизе. Ему хотелось избавиться от чувства нечистоты, почти физической, возникшего в салоне баронессы, и не пропавшего, несмотря на новые впечатления.
Однако все дороги ведут в Рим. А все разговоры замыкали в себе имя мадемуазель Браницкой – скромнейшего существа – которая ни на что подобное не претендовала.
– Я искренне рад, граф, что у вас появилась знакомая, способная увести друзей с сеанса одержимой духовидицы, – твердо сказал священник. – Поверьте мне, это большое приобретение. Что же до отпущения грехов, то я не понял, о чем именно вы сокрушаетесь? О том, что поехали к заклинательнице, ложно толкующей Писание? Или о том, что по вашей вине молодой особе стало дурно?
Отец Василий не знал, откуда у него в разговорах с графом такой строгий тон. За что он сердится на командующего? К чему того подвигает? Воронцов внутренне подобрался. Этот человек нелегко отдавал свои откровения. Может, и не стоило на него давить?