– Именно! – Карл Васильевич пришел в восторг от его догадливости.
– И куда, с позволения спросить, честному человеку податься? – ядовито осведомился генерал.
– А где вы видели честных людей? – парировал статс-секретарь. – Кто нынче честен? Ваша приятельница Толстая? Вы, который забрались в мои дипломатические документы? Ваш начальник, соблазнявший юную девушку при больной-то жене? Или Воронцов, встречающий каждое приказание из Петербурга остротами в адрес императора?
Генерал не ответил. Он сознавал справедливость упреков Нессельроде и вместе с тем всей душой противился тому, чтобы считать себя одного с ним поля ягодой.
– Арсений Андреевич, – взмолился Карлик. – Ведь мы договорились? А? Отпустите душу на покаяние.
– У вас есть душа? – Закревский поднял бровь.
Хозяин дома сухо рассмеялся.
– Некий суррогат, ваше высокопревосходительство. Некий суррогат.
– В таком случае я хотел бы забрать Аграфену Федоровну и откланяться.
– Сию секунду, – Нессельроде поднял со стола колокольчик и позвонил. – Ее сиятельство рассматривает мои орхидеи. Очень капризный, знаете ли, цветок. Растет во влажной духоте. Требует постоянного тепла и ухода… Совсем как наша знакомая.
Не дождавшись слуг, статс-секретарь сам отправился за мадемуазель Толстой и через несколько минут привел ее, вручив огромный букет ярко-белых в малиновую крапинку орхидей.
– Надеюсь, пребывание в моем доме не оставило у вас дурных воспоминаний?
– Нет, – огрызнулась Груша, стараясь оттолкнуть от себя букет. – Только тот способ, которым ваши лакеи затолкали меня в карету на Невском, когда я смотрела на акробатов.
– Прискорбно, дитя мое, – не смутился Карлик. – Высокородной даме не стоит смешиваться с уличной толпой. Вперед будьте осмотрительны. Как говорят: береги платье с нову.
Арсений постарался как можно скорее увести Толстую. Рассыпаясь в любезностях, Нессельроде проводил их до самой кареты и все-таки впихнул цветы.
– Прощайте, несравненная. Я буду вечно помнить день, когда ваша божественная ножка касалась ступеней моего дома.
– Аминь. – Закревский захлопнул дверцу экипажа, крикнул: «Трогай!» и поднял глаза на Аграфену. Та сидела напротив него ни жива ни мертва.
– Сударыня, я…
Грушу качнуло вперед, и она повисла у него на шее.
– Вы все-таки приехали! Я думала после всего… вы не захотите! Сеня, простите, что я вам наговорила. Я скверная. Пожалуйста, не надо меня судить. Мне самой плохо.
– Да я знаю. – Он с усилием оторвал Аграфену от себя. – Неужели вы думаете, что я возился бы с вами, если бы вы для меня ничего не значили?
Толстая просияла.