Странное дело, но в частной жизни он оставался таким же растяпой. Михаил скоро понял, что бесшабашной удалью друг рассчитывался за свою повседневную робость, нерешительность, рассеянность и неловкость. Позднее Воронцов имел честь повстречать достойную матушку Христофорова сына и от всей души пожалел самого Христофора-отца. Ее чугунная длань не дотягивалась до отпрыска за Кавказский хребет, но тень по земле лежала от столицы до центральной горной гряды. Не могло быть сомнений, если бы Шурка остался дома, он никогда не стал бы не только офицером, но и вообще ничем.
А так, за стеной черкесских сабель, флигель-адъютант благоденствовал. Вскоре двинулись через Восточную Грузию к Тифлису. Гремучая, многоводная Кура ревела, не замолкая ни днем, ни ночью. Войска брели по ее берегу, дурея от грохота. Приходилось удерживать пугливых коней, чтобы они не начали метаться и не скинули телеги в поток. Плохо шли пушки, продавливая прибрежный грунт. Но еще хуже приходилось, когда каменные откосы подступали к самой воде, сжимая русло. Тогда солдаты карабкались вверх по склону, искали извилистые, малопригодные для больших колонн дороги, протоптанные разве что ишаками. На веревках поднимали артиллерию, дико ржущих лошадей, снаряжение и провиант.
Удивительное зрелище ждало войска на марше возле Ахалциха. Стоял жаркий день, когда намоченный в реке платок высыхал за минуту. Уже издалека было заметно скопление народу. Множество голых людей сидели на берегу, а возле них на гальке или чуть выше по склону на кустах были развешены какие-то тряпки. При приближении вооруженных отрядов незнакомцы подались назад за камни, но не убежали, а стали с любопытством взирать на пришельцев. Видимо, русская форма их не пугала.
– Что это? – поразился Михаил.
– Должно, народец ихний, – отозвался седой унтер, поравнявшись с лошадью поручика.
– Отчего же они голые? – продолжал допытываться Воронцов.
– Должно, стирают, – без интереса сообщил ветеран, исполнявший при желторотом отце-командире роль няньки.
– Так чего не переоденутся? – К роте Михаила подскакал Шурка.
– Не во что, выше скородь, – зевнул унтер. – У каждого одна рубаха, а обычай таков, что не начинают стараться о приобретении новой, пока эту не износят до дыр. Я их, бездельников, знаю. – И старик строго погрозил голым пальцем. Те чуть пригнулись, но бежать не стали.
– Я чувствую себя Колумбом, – сказал Бенкендорф, привстав на стременах и приложив к глазу подзорную трубу.
Заслон голых миновали без эксцессов. Но гомонили и ржали потом не меньше часа. Шурка так возбудился, что пару раз слезал с коня и обливал голову водой. Не помогало.