Черчилль тогда рассердился, но разговор продолжил, отделавшись ничего не значащей фразой: ему интересно было понять, что произойдет сейчас, когда русские ввели свои войска в Польшу, и он в течение нескольких минут выслушивал рассуждения своего собеседника о том, что именно сейчас-то и произойдет самый настоящий взрыв.
— Жидомасоны, уничтожившие Российскую империю, в некотором смысле были достаточно сообразительны и осторожны, чтобы сидеть тихо и не высовываться! В таких условиях народам России не с чем было сравнивать свою безрадостную жизнь, и они жили спокойно и безропотно. Сейчас же, так или иначе соприкоснувшись с достижениями мировой культуры, люди прозреют, они не только перестанут защищать большевиков, но и обрушат на них свою ненависть!
Черчилль, надо признать, ценил умное слово и видел в нем серьезный аргумент, поэтому сказанное запомнил. Когда Гитлер напал на Россию, когда пришли вести о тысячах пленных, о том, что солдаты выдают комиссаров и командиров, Черчилль решил, что сбываются слова его давнего собеседника, и сейчас реакция продолжится до Кремля, и сметет Сталина, однако этого не произошло. Более того, гибель тысяч не пугала новые тысячи, шедшие на смену павшим. И в этом был глубочайший парадокс, недоступный пониманию премьер-министра.
После недолгих размышлений Черчилль отодвинул загадку таинственной русской души в глубины памяти, чтобы освободить свой мозг для решения практических задач!
Практическая же задача в данный момент сводилась к тому, чтобы постоянно напоминать Сталину о том, что его захват Польши Британия по-прежнему не признаёт, но готова вернуться к этой теме, пригласив к столу и польское правительство в изгнании.
При мысли о том, что рано или поздно придется встретиться с русским вождем лицом к лицу, Черчиллю становилось неуютно. Даже в письмах, которыми они обменивались начиная с июля, Сталин был неуступчив и доказателен. За каждой буквой его послания видна была напряженная работа мысли, тщательно проработавшей все возможности развития и избравшей оптимальную.
Вот поэтому Черчилль и решил переходить от романтических представлений о честном сотрудничестве к выстраиванию отношений с русскими на ближайшее время. Важное место в этом продолжала играть Польша, но поведение поляков, перебравшихся в Лондон, его огорчало все больше. Грызня, о которой ему не докладывали только ленивые, парализовала всю деятельность этого самого «правительства», а генерал Сикорский, нагрев свое кресло, стал, видимо, ощущать себя почти таким же властителем, как и премьер-министр его величества!