Араната оскалился прозрачными зубами.
– Нейтралитет, – повторил он, как будто никогда не слышал такого слова. – Его не бывает. Мы станем вашими игрушками.
Я поджал губы, вспоминая недавнюю дискуссию о том, чтобы позволить сьельсинам нападать на норманцев и так помочь нам расширить экспансию в Вуали. Но от необходимости отвечать меня спасла Смайт.
– Мы не станем вам указывать. Будем помогать друг другу, – предложила она.
– Служить друг другу? – скривился Араната. – Позор.
Слово «служить» в данном контексте означало нечто гораздо более личное, нежели дипломатические отношения. Наши слова пролетали мимо ушей друг друга, оставались непонятными собеседникам.
Смайт забарабанила костяшками пальцев по столу с нескрываемым раздражением, которое осталось незамеченным ксенобитами.
– Мы можем достичь взаимовыгодного соглашения.
Рабыня добрую минуту пыталась перевести «взаимовыгодное». Среди ее бормотания я вновь уловил слово «служить». «Служить». Делиться чем-то означало служить тому, кто это получает, а аэта мог только получать. Никакого взаимообмена, никаких обязательств, никакой nobless oblige[43]. Только власть против тех, кто недостаточно силен. Притеснитель и притесняемый.
– Мы можем найти способ обслуживать друг друга, – наконец произнесла рабыня.
Араната зашипел, как змеиный клубок, и с размаху ударил девушку в бок. Его когти порвали плоть; рабыня упала, охнув и схватившись за рану. Я был ближе всех и бросился на помощь, не обращая внимания на призывы Кроссфлейна остановиться и внезапное напряжение за сьельсинским столом. Я толком не знал, что делать, но не мог спокойно сидеть. У меня не было под рукой бинтов, я не разбирался в медицине и действовал инстинктивно. Араната поднялся на ноги.
– Обслуживать, – процедил он. У слова был выраженный, но непонятный мне сексуальный подтекст. – Мы не станем вашими рабами. Я не стану.
Кровотечение не было обильным. Несмотря на силу удара, вождь не намеревался рвать ее когтями и лишь поцарапал. Я помог рабыне сесть, стараясь не смотреть на ее изувеченные руки, бесполезно хватавшиеся за раненый бок. Она была очень легкой, не тяжелее выброшенной на берег коряги, и почти бесплотной, такой, что мне показалось, она может растаять у меня на руках.
– Отойди! – взвыло Нобута, дергая цепь. – Она моя!
Я поймал серебряную цепь рукой. Годы, проведенные в условиях сильной гравитации Эмеша, не прошли даром, и я, не шелохнувшись, метнул в ребенка-пришельца грозный взгляд. Тот заскулил.
– Ты цела? – спросил я девушку, не выпуская цепи.
Она не ответила. Возможно, не могла. Ее глаза! Читатель, ее глаза! Как бездонные колодцы, как зеркала, отражающие… ничто. Свет, наполнявший их при рождении, давно потух, и она лишь повторяла мои слова на языке сьельсинов. «Ты цела?» Наши глаза встретились, и на миг я заметил слабую искру в ее взгляде, одинокий уголек, спрятавшийся среди пепелища. Она не была женщиной из моего видения, но и Араната не был темным властелином. Ее искалеченная рука дотронулась до моей, удлиненные пальцы никак не могли сжаться. Она прошептала два слова слабым, сухим, как старая листва, голосом. Я никогда их не забуду. Они прозвучали так тихо, что мне пришлось напрячь слух. Но я услышал.