Я чувствовала, как на моем лице мелькает нервная улыбка. Я не знала, о чем молить. Некоторые мысли мелькали у меня в голове, но я точно знала — они приведут меня прямиком в ад. Фургончик перевернулся в верещатниках — в лобовом стекле дыра, формой повторяющая силуэт Отца. Сам он валяется в папоротниках. Отныне мы всегда едим досыта. Аминь.
Спустя какое-то время после полуночи в окна ударил свет фар.
Едва дыша, в дверь вошел Отец. У него все болело — ни дать ни взять человек, который выжил в кровавом крестовом походе. Он позвал Мать, и она пришла к нему. Вместе они удалились в кухню, где она налила ему чаю, достала чипсы — заботливо и нежно, при ярком свете электрических ламп. Пока мы ждали его рассказа, я вычистила тарелку из-под пирога и убрала ее в сервант.
— Я был в полиции, — сказал он.
Его и Джолли задержали в «Дастинсе» прямо посреди завтрака. Заказ только что принесли. Полный английский завтрак с дополнительной порцией кровяной колбасы. Когда полицейские подошли к их столу, Джолли отложил нож и вилку и вздохнул. Эту часть истории Отец рассказывал с тем священным трепетом, с каким обычно говорил разве что о ветхозаветном Боге.
— Дайте нам хотя бы доесть этот чертов завтрак, — сказал Джолли полицейским.
Инквизиция обрушилась на них в полицейском участке. Джолли обвинялся в отмывании денег и мошенничестве. Мошенничество заключалась в том, что он использовал религиозные пожертвования жителей Блэкпула в личных целях — разумеется, он считал, будто обвинение полностью сфабриковано. Я вспомнила прихожан — как они поворачиваются лицом к Джолли, стараясь уловить хоть немного исходящего от него света, скрупулезно отсчитывают сумму, которую могут пожертвовать, и пихают банкноты в его теплые, влажные руки. Полицейские спрашивали Отца, на что Джолли тратит деньги; где он хранит приходно-расходные книги; почему он не делится выручкой с ним, раз они такие близкие друзья. Пока Отец молился за них, он понял, как именно должен отвечать на все их вопросы:
— Без комментариев.
И «без-комментировал» весь оставшийся день.
Отпустили его лишь поздно вечером. Когда ему возвращали личные вещи, офицер взял и стряхнул несколько тонких монет на пол, тем самым вынудив Отца нагнуться и поднять их.
— Смотри не потрать все разом, — сказал офицер.
Отец притянул нас к себе.
— Здесь преследуют таких людей, как мы. Которые хотят жить так, как живем мы, — сказал он.
Я вспомнила смех, поднявшийся в школьном коридоре, когда мы с Матерью выходили наружу. Отец положил мне на шею ладонь, все еще холодную после улицы, и я накрыла ее своими руками, чтобы согреть.