День выдался трудным. Малыш начал плакать еще до рассвета. Его жалкий монотонный крик пронизывал все комнаты дома. Я услышала, как Итан застонал и швырнул что-то в стену, разделявшую наши комнаты. Я, как могла, цеплялась за сон, прячась под покрывалом от первого утреннего света. Эви лежала на спине, губы ее двигались — она что-то рассказывала сама себе. Даже когда ребенок замолчал, я все равно продолжала слышать его крик, поселившийся в стенах.
Опять наступила осень — то самое время, когда дневного света почти не бывает. Отец давал нам указания, что мы должны писать в своих дневниках. Я сидела за кухонным столом и смотрела на чистую страницу. Думала, о чем бы я написала, если бы он ничего не проверял. Мои записи казались до смешного тупыми. «Сегодня мы долго обсуждали, отчего Иисус никогда не поднимал тему гомосексуализма. Я согласна с Отцом в том, что это его упущение нельзя рассматривать как одобрение гомосексуальных отношений». Я глянула на страничку Эви. Она рисовала сад — тщательно выводила каждую прожилку на листьях, растушевывала тени.
— Эдем? — спросила я.
— Не знаю. Просто место, которое мне видится.
Я не умела рисовать — слишком крепко приклеилась к реальному миру. «Ночь была трудной, — написала я, — вся семья проснулась очень рано. Мне нравится мой новый братик, но хорошо бы он спал побольше».
В такие дни я задумывалась, а не зашифровать ли мне какое-нибудь послание? Как бы незаметно отразить, насколько тосклива наша жизнь. Как бы зафиксировать каждую отдельную жестокость. Гэбриел сгорбился так, что страница оказалась в нескольких сантиметрах от его глаз. И непрекращающуюся жестокость — тоже. Как передать пустоту голода? Когда кажется, будто стенки твоего желудка кто-то прогрызает?
«Мать с каждым днем становится все крепче», — сделала еще одну жалкую попытку я.
В саду, который нарисовала Эви, виднелись силуэты двух человек; они прогуливались, взявшись за руки и склонив друг к другу головы, как будто увлеченные беседой.
— Это точно не Эдем?
— Точно.
Она прижалась к моему уху губами:
— Это мы с тобой.
Улыбнулась и приложила палец к губам. Я закатила глаза и тоже улыбнулась. И вдруг раздался стук в дверь. От неожиданности я чиркнула ручкой по листу. Далила вскочила.
— Кто это? — спросила Эви.
Я взяла ее за руку под столом.
В дверь снова постучали.
В кухню тихо вошел Отец.
— К нам пришли, — сказал он и сложил руки так, как будто собирался начать службу. — Сейчас давайте все будем сидеть тихо-тихо. И очень спокойно.
Он опустил ладони мне на плечи и сказал:
— Лекс, идем со мной.