Она выпрямилась, улыбаясь, и ответила:
— Может быть.
— Может быть?
Но она уже думала о другом. На руках ее были черные перчатки, и она крутила ими, как будто что-то плела.
— Это предмет моего особого интереса. Память.
Детектив наблюдал за нами.
— Мы обязательно научимся использовать ее, — сказала она.
* * *
Паутинка чьих-то волос щекочет мне кожу. Это первое, что я осознала, прежде чем комната вынырнула из темноты. На Мур Вудс-роуд потолки тоже были белыми. В первые мгновенья хочется потянуться, но потом вспоминаешь, что это невозможно. Начинаешь ежедневную проверку: где болит, какие за ночь случились выделения, приподнимаются ли ребра Эви — в какие-то дни ее дыхание становилось еле заметным.
Я подняла руки, ожидая, когда настоящее вернется ко мне.
Стены оклеены обоями в цветочек — Отец ни за что не одобрил бы такие.
Эви уже проснулась, лежала на своей половине кровати и смотрела на меня.
— Эй, — сказала она, уже такая взрослая.
Перекатившись на мою сторону, положила голову мне на грудь. С тех пор как я спала в кровати не одна, прошло уже несколько лет, но мое тело до сих пор иногда тосковало по ощущению уюта. Чтобы заснуть, я переплетала свои ноги и руки и притворялась, будто одна рука и одна нога принадлежат мне, а другие — кому-то еще. Одно время — когда я только переехала в Нью-Йорк, — я старалась так не делать. Это оказалось невозможно. И я позволила себе поддаваться этой слабости: в конце концов, свидетельницей этого унижения становилась только я.
В стоимость нашего пребывания входил завтрак.
— Вот, в этом ты вся, — сказала Эви.
В полутемной комнате, находившейся сразу за баром, мы сидели друг напротив друга, из окна виднелась автостоянка. На лицо Эви падал бетонно-серый свет. Она сидела на стуле, подобрав под себя ноги, и водила пальцем по высохшим следам вчерашней выпивки, оставшимся на столе. Есть она не хотела.
— Ты точно не голодная? — спросила я, когда принесли еду. Остывшие треугольнички тостов, сложенные замысловатой серебристой фигурой, и лужица жира в тарелке, подрагивавшая, когда качался стол.
На ее лице мелькнула улыбка:
— Определенно. Но все равно — спасибо. Ты всегда так заботилась обо мне.
— Ну, кто-то же должен был.
Она подняла на меня глаза.
— А ты помнишь Эмерсона? — спросила она.
Я забыла, но, когда она спросила, сразу вспомнила. Эмерсон — мышь.
Это было еще в Эпоху привязывания. Время от времени Эмерсон появлялся у нас в комнате, пробегал через Территорию или выбегал из-под двери. Мы назвали его в честь редактора нашего иллюстрированного словаря, Дугласа Эмерсона, который, по моим представлениям, должен был непременно носить очки и сгорбившись сидеть в кабинете, набитом книгами.