— Я не могу. Ты же знаешь.
На самом деле — могла бы. Холмы над нами были расшиты лоскутами — зелеными и золотыми, простеганы живыми изгородями и меловыми тропками.
Я могла представить себя здесь лет через десять, затем через двадцать — живущую в вечном детстве, которого у меня не было. Плакаты у меня в комнате со временем выцветут от солнца. Я буду все так же сладко спать по ночам в своей кровати с бортиками.
— К сожалению, мне нужно жить в реальном мире.
Он кивнул. Попробовать все равно стоило.
— Я тебе надоедаю. Я знаю.
— Никому ты не надоедаешь, пап, — заверила его я.
— Когда ты приехала к нам жить, мне стали сниться сны о тебе. В них ты всегда была такой маленькой. Мы с тобой встречались, как будто знали друг друга давным-давно, затем болтали — целую вечность. Иногда ходили вместе в магазин, иногда ты играла здесь, в саду — на батуте. Совсем крошка. Лет шести или семи. Задолго до того, как я познакомился с тобой наяву. Эти сны всегда начинались так хорошо. Но затем наступал момент, когда тебе пора было уходить, я как будто знал: это неизбежно. И еще я каким-то образом понимал, к чему именно тебе предстоит вернуться.
Он плакал. Я отвернулась. Папа не хотел бы, чтобы я это увидела, и потому прижал ладони к глазам.
— В эти моменты я всегда просыпался, — сказал он.
— Пап.
— Господи, Лекс, прости меня.
— Ничего. Все нормально.
— А когда просыпаешься — даже если очень постараешься, — когда просыпаешься, то уже не можешь вернуться назад.
Обязательным условием свободы стало мое согласие встречаться с доктором Кэй. Она сообщила, что подыскивает мне психотерапевта в Нью-Йорке, но на это нужно время. Это должен быть подходящий специалист. А до тех пор мы будем встречаться с ней один раз в неделю.
Беседовать.
Я не захотела ездить к ней в Лондон, но и мысль, что она будет приезжать к нам — отслеживать динамику и приветствовать Папу как старого хорошего друга, — тоже казалась невыносимой. В качестве компромисса мы выбрали кафе — в городе. Сервис там был так себе, мебель — абсолютно безвкусной, зато кофе — в этом мы согласились — просто отличным.
Она больше не утруждала себя любезностями. Неизменно приходила первой — сумочка на столе, тренч на свободном стуле. Заказ всегда сделан, и на моем месте стоит чашка. Она не поднималась, чтобы поприветствовать меня.
На дощечке над нашим столом мелом было написано: «Живи. Смейся. Люби».
— Как дела?
Я отвечала так, как она от меня требовала — сжато и конкретно. «Все хорошо». «Жажду приступить к работе». «Готовлюсь к возвращению в Нью-Йорк». «Эви умерла давно, почти сразу после нашего освобождения».