Иногда мне казалось, будто мы сидим там ради сохранения уже ее рассудка.
В такие встречи она говорила больше, чем за все вместе взятые годы, что я ее знала. В приглушенном свете кафе она выглядела осунувшейся и просветленной.
— Мне никогда не забыть, какое у тебя стало лицо, когда я впервые сказала тебе правду. Я все время об этом вспоминаю. Это случилось на третий месяц твоего пребывания в больнице. Ты постоянно спрашивала о ней. Ты стала одержима. Мыслью о ней и ее новой семье. Ты спрашивала снова и снова — ты же помнишь: «Почему и я не могу жить с ними?» Тебе уже стало намного лучше. И я спрашивала себя, правильный ли подход я выбрала. Он, видишь ли, не предполагал решения. Вернее, решение было только одно — сказать тебе правду.
Так я и сделала. Мы пошли с тобой в больничный дворик. Когда я все рассказала, ты не ответила мне ни слова. Просто посмотрела на меня с какой-то… жалостью, что ли. Как будто пожалела меня, ляпнувшую такую глупость. Ты перевела разговор на другую тему, на что-то совершенно отдаленное. Качество больничных обедов. Как будто абсолютно ничего не услышала.
После этого мы каждый день начинали сначала. Ты помнила автора какой-то малоизвестной поэмы, которую я упомянула мимоходом, или как называется животное, которого никогда в жизни не видела. Но это — это ты всегда умудрялась забывать.
И мы пробовали, снова и снова. Что еще можно было сделать? У тебя была новая семья, в сентябре ты пошла в новую школу. Ты снова гуляла. Ты делала такие успехи, Лекс. В точности, как я и надеялась. У Джеймсонов, наконец, появился ребенок, а у меня — подтверждение действенности моих методов. Сказать по правде, мы считали, что ты сама из этого вырастешь.
— Как из пеленок? — поинтересовалась я. — Или чего там еще — сосания пальца?
— Знаешь, что все время повторяла Элис? «Подумаешь, воображаемый друг. У какого ребенка их нет?»
Верная моя Мама. Я постаралась не улыбаться, но все равно почувствовала, как у меня дрогнули губы.
— Со временем я прекратила спрашивать об этом. Почему? Дай-ка подумать. Но это ведь очевидно, да? Потому что во всем остальном ты стала моим грандиозным успехом.
* * *
Не все проходило гладко поначалу. Были, к примеру, большие проблемы с тем, чтобы завести друзей.
Конец лета, я в сопровождении Мамы шагаю по широкой подъездной аллее, обсаженной деревьями. Мы ступаем из света в тень, и обе нервничаем. Ее рука то и дело ударяется о мою. В самом конце аллеи — башня с часами, и старший преподаватель стоит под ней и ждет нас, протягивая руку.
Я сижу в пустом классе и заполняю экзаменационные листы. В невидимых мне внутренних двориках жужжат газонокосилки, скучающий молодой человек предупреждает: у меня осталось полчаса, затем — десять минут. Светлый кабинет, обшитый деревом. Я разговариваю с директором, который в свою очередь спрашивает меня, что я сейчас читаю (это «Волхв» Джона Фаулза; мои родители знают, это книга о Греции, но понятия не имеют о содержащихся в ней сексуальных сценах); о Библии (откуда бы начать); знаю ли я, что такое философия (я знаю); о самом интересном месте, в котором мне довелось побывать (это Блэкпул). Спустя неделю и с опозданием на шесть лет я получила школьную стипендию. Старший преподаватель сказал: чтобы успевать по государственной образовательной программе, мне нужно будет учиться в классе с детьми на два года младше. Это могло бы показаться мне скучноватым, и, если так, мне предлагали не сомневаться и сразу об этом сообщить. Но скучать мне не пришлось.