Посреди моего номера стояла ванна, до которой я так и не добралась за всю прошедшую неделю. Я села прямо на кафельный пол, смотрела, как она наполняется. Погрузившись в воду, я взяла телефон. Сообщение от Итана: «Школа Уэсли выиграла в крикет». И он, как всегда, был рад меня повидать. Написано, как будто он из совсем другого времени. Я прищурилась, глядя на экран, и написала в ответ: «Отличные новости!» И, поскольку была пьяной и расслабленной, добавила: «Гондурас?»
И последнее задание на сегодня. Я нашла нужный номер, и вновь — задыхающийся голос из автоответчика, как будто она в слезах или только что проснулась.
— Далила, черт тебя подери! Почему ты не перезваниваешь?!
* * *
Врач осмотрел Мать спустя более чем неделю после рождения Итана. Первые несколько дней, воодушевленная, она воспринимала боли как должное. Лихорадка, начавшаяся на седьмой день, напугала ее. Не сводя глаз с Отца, она читала молитвы, умоляла его сделать что-нибудь. Он сдался на десятый день, когда ее трясло уже так, что она не могла держать Итана на руках, — должно быть, мало молилась.
Когда инфекцию вылечили и разрывы зашили, врач проинформировал родителей о том, что если они захотят еще детей, то вероятность осложнений будет очень велика и Матери следует рожать только в больнице. С этим врачом наш Отец считался: сильный, уверенный в себе человек, с которым особо не поспоришь.
Я не помню рождения Далилы, потому что была тогда слишком маленькой, но зато я хорошо помню, как мы приехали в больницу, когда родилась Эви, — вечером, в канун Нового года. Отец оставил нас у сестры Матери, той самой Пэгги — она уже вышла замуж за парня из своей школы и на свадьбе была беременна. Ей повязали на талии шифоновый бант, и до тех пор пока молодожены не вернулись из свадебного путешествия, все делали вид, что ничего не заметно.
Когда родилась Эви, у Пэгги уже росло двое шумных, хулиганистых мальчишек — один возраста Итана и второй постарше; она проводила дни, прибирая дом, который купил ее муж. Тони Грэйнджер работал в Манчестере агентом по продаже недвижимости, и дома бывал очень мало. Итан звал его «человеком без лица», потому что всё, что мы видели, — это как его темно-синий костюм и начищенные туфли, мелькнув, исчезают в одной из комнат их огромного белого дома.
Итан обожал изводить кузенов, как некоторым детям нравится изводить домашних питомцев. Он рассказывал им всякие байки: если они смогут задержать дыхание под водой на одну минуту, их примут в некое тайное общество, в котором он состоит сам; в их городе серийный маньяк охотится на спящих мальчиков, и единственный проверенный способ избежать нападения — не смыкать глаз три ночи подряд. Он мог взять сокровища Бенджамина из его комнаты, подложить их под кровать Майклу и преспокойно ждать неизбежного скандала. Или, пока никого из взрослых нет поблизости, нарочно спихнуть со стола стакан одного из мальчишек, а потом, жуя, сказать: «Ты такой неуклюжий, Бенджамин!» И худенькому Итану, который был к тому же младше и которого неизменно поддерживала я, всегда верили.