— Вот, все новенькое, недавно поменяли, — воскликнул Отец.
Итан, Далила и я прижались носами к стеклам. Отец сдержал обещание: из окон виднелись пирс и огромное колесо, медленно вращающееся в ночи.
— Мне нужно поспать, — сказала Мать.
Она вытащила Эви из коляски и прошла в смежную комнату. В последнее время она склонялась вперед при ходьбе так, что хотелось поддержать ее при каждом следующем шаге — чего никто из нас, конечно же, не делал. Отец последовал за ней. Мы в своих красных футболках забрались под одеяла и перешептывались. Далила, не такая вредная по ночам, попросила погладить ее по волосам, а я Итана — не задергивать шторы, и это было последнее, что я сделала в тот вечер. Мне хотелось засыпать, глядя на огни набережной, свет которых достигал нашего окна.
Если вам попадались фотографии с Мур Вудс-роуд, вы, должно быть, видели ту, которую сделали на пирсе в Блэкпуле. Субботнее утро, очень ранний час. Мы были так возбуждены, что никому не спалось. Отец с Матерью, ворча, но по-доброму, вывели нас погулять на пляж до начала первой утренней службы, и мы неслись впереди них — под ногами шуршал холодный песок, а в море плескались чайки. Бледно-голубоe небо изре́зали следы самолетов и затянули облака. Мы дразнили волны — подбегали туда, где они могли настичь нас, и кричали, когда они выплескивались на берег. Эви делала осторожные шаги — от меня к Итану и обратно.
Когда мы дошли до пирса, Далила привязалась к какому-то незнакомцу, чтобы он сфотографировал нас.
— Футболки! — скомандовал Отец. — Нужно, чтобы были видны футболки!
Температура была чуть выше нуля, и мы, скинув пальто и кофты, визжали на ветру. И смеялись; даже под пикселями видно, что мы — смеемся. Видно в том, как мы прижимаемся друг другу, видно в лицах наших родителей. Этот снимок — артефакт, память о нашем последнем хорошем дне, и оттого смотреть на него еще горше.
Отец оказался прав: церковь Джолли кипела энергией, какую не найти в «Гейтхаусе». И дело было не в технике, или полностью забитых рядах скамей, или пушистом красном ковре, на котором корчились молящиеся. Дело заключалось в самом Джолли, обладавшем пламенным обаянием. Он стоял на кафедре и одновременно в проходе, держа вас за руку; укачивал бледненьких пузатых детишек, как своих собственных; шипел, потел и плевался. Он радовался всем и каждому, и все приходили к нему: безбедные благодетели, отобравшие кошельки у несговорчивых родителей; женщины со впалыми щеками, шатающиеся на шпильках; чумазые семейства с вереницей отпрысков. Здесь обитали кроткие — те, кто наследовал землю