— Тебе нужно заняться чем-то еще, — сказал он.
— В смысле? — не понял Гэбриел.
— В смысле приладить к твоему луку еще одну тетиву, — ответил Оливер и, видя, что Гэбриел по-прежнему глядит на него с непониманием и тревогой, опустил свой бокал и вздохнул. — Ладно, скажем по-другому. Сейчас декабрь — кто захочет пригласить человека, с которым в детстве жестоко обращались, на рождественскую вечеринку?
Оливер предложил ему заняться так называемой стандартной работой. Он говорил, что многим его клиентам приходится быть гибкими, чтобы выживать. За небольшую дополнительную плату он все устроит.
— А я думал, что могу стать ну… как бы — вдохновителем, — сказал Гэбриел.
Оливер только фыркнул.
— Ты, конечно, знаменитый ребенок, Гэйб, но ты никого ни на что не вдохновишь.
Блюд было много, их подавали одно за другим, в строгой последовательности.
Когда Оливер и Гэбриел вышли из ресторана, Гэбриел сказал, что ему нужно ехать, — последний поезд до дома отходит через полчаса, а он толком не знает, как ему добраться до вокзала Юстон. На ужине он старался не заплакать и всё дожидался момента — унизительного, личного момента, который уже почти настал, — когда можно будет, наконец, дать волю слезам.
— Тебе не нужно уезжать, — произнес в ответ Оливер.
Очень осторожно, как бы спрашивая разрешения, он обхватил его указательный палец, затем средний и большой и в итоге всю кисть; их пальцы переплелись. Он выпрямился, покачиваясь — в нем было на две бутылки больше, — и, склонившись, приблизил свое лицо к лицу Гэбриела.
Раньше Гэбриел целовался только дома у друзей, с девчонками из школы, которым было все равно. Сила Оливера изумила его. Упорство и решимость во всем — в ладонях, обхвативших его щеки; в языке, приоткрывавшем его губы; и позже, в спальне Оливера с видом на Тауэрский мост — в такой, какой и представлял ее себе Гэбриел, вплоть до черных простыней и сенсорного освещения, — в том, с какой страстью он ласкал его плоть.
Когда Оливер заснул, Гэбриел подошел к окну — не разобравшись с механизмом жалюзи, он просто поднял их, желая выглянуть наружу — и, глядя на город, подумал с жалостью о Джимми Дилэни, спящем сейчас в своем университете в обнимку с эссе, которое нужно дописать.
Лишь однажды после этого Гэбриел вернулся в дом Коулсон-Браунов. Он забрал свою коробку с вещами из дома на Мур Вудс-роуд и все ценное из своей комнаты. Вигвам он оставил. Коулсон-Брауны оплатили ему несколько месяцев аренды квартиры в Кэмдене в обмен, как он подозревал, на то, что он никогда не вернется к ним жить.