Ехать так — промокшей, вернее, совершенно размокшей — было нельзя. Если ехать так, то впереди ждала верная смерть. Надо было срочно что-то придумать. И главное, сделать. А поезд наконец набрал полный ход и летел прочь от спасительной станции, от людей, от тепла. Баязитова поняла, что если следующая станция не объявится раньше чем через полчаса — дело плохо. Вначале она просто замерзнет, потом заледенеет, одежда на ней сделается как каменная, и она скатится со ступенек под колеса… Вдобавок она еще задолжала Альтафи двенадцать рублей денег — стипендия чего-то быстро кончилась, думала: поеду домой, возьму у мамы. Вот неприятность-то!.. Что теперь Альтафи подумает? Дома Баязитову ждут не дождутся три младшие сестренки. Одна — так совсем малышка, в школу еще не ходит.
Все трое верят, что нету на свете человека умнее их старшей сестры, ведь она учится в педучилище, сестра у них будет учителем! Они даже зовут ее не просто «апа», нет, разве можно? Баязитова для них «алма-апай»[12], никак не меньше. Бедняжки… Пропадут теперь четыреста граммов рулету, которые лежат пока в мешке вашей любимой алма-апай. Видно, не суждено вам его попробовать. Вот придет на деревню известие: алма-апай угодила под поезд… Как стерпите такое горе? После праздника, сказали, первым уроком — диктант. Учитель теперь, конечно, подумает: испугалась, мол, Баязитова диктанта, потому и не приехала. И вовсе не испугалась… Диктант этот для Баязитовой ничуть не страшен…
Поезд на всем своем стремительном, стукотливом ходу остро вскрикнул. И пошел медленней. Шипнул тормозами. Баязитова с трудом шевельнулась, высунула из-за стенки голову — вдалеке мерцали огоньки станции. Неожиданно прямо среди чистого поля поезд резко остановился, на пуховый платок Баязитовой шлепнулось сверху еще немного воды. С варежку всего, напоследок. Баязитова прыгнула с подножки на шлак, покрывающий землю; замерзшие суставы скрипнули. Но боли пока не чувствовалось. Не раздумывая, она побежала вдоль состава назад, к тем людям, которые должны были ловить ее, которые могли сдать Баязитову в милицию. Погибать не хотелось, надо было жить. Да где же эти кондукторы? За первым вагоном — никого… Кажется, в одном из средних. Вот, свет какой-то видно. Баязитова, задыхаясь, переставляла непослушные ноги — там, впереди, в щелке полуоткрытой двери товарного вагона метались багровые отблески, там были люди. Гуднул протяжно паровоз. Ну, девка, или замерзнешь здесь, в поле, или хватайся за эту вот дверь, где огонь! Колебаться не приходилось — Баязитова подскочила и уцепилась обледеневшими варежками за краешек высокой двери. Простучали буфера. Неведомая сила подняла Баязитову и втащила внутрь вагона. Она обо что-то ударилась, стукнулась, ободралась; по застывшему телу пробежали первые уколы тепла. Опомнившись, Баязитова приподнялась — прямо перед ней неярко горел маленький костерок. Его, оказывается, развели на широком листе железа, положенном прямо на пол. В обоих концах вагона висело по кондукторскому фонарю. Глаза скоро привыкли к полутьме, к неверному, скачущему свету костра; по всему почти вагону, в круглых пазах, вырезанных в шпалах, которыми был застлан пол, стояли высокие бочки. В свободном углу лежала большая куча соломы — там кто-то храпел, укрывшись тулупом. Человек, затащивший Баязитову в вагон, молчал. Он стоял у отодвинутой двери, курил папироску и глядел куда-то вдаль.