Как только обогнешь лесок и спустишься в широкую низину — вот она перед вами, татарская деревня Мурали. Альтафи не был дома больше месяца, и деревня как-то вроде даже изменилась за это время. Деревня плывет теперь по снежному морю-океану, там и сям тянутся к небу прямые деревенские дымы. Где-то натужно скрипят ворота, ширкают по жесткому снегу чьи-то сани. В поле ни души, пусто, только заячьи да волчьи следы исчертили просторную снежную поверхность. Альтафи, к слову, волков ничуть не боится. Он, чтоб не соврать, раз девять с ними встречался, и ничего, не слопали! Поначалу, конечно, страшновато было: волки — они угрюмый народ, шутить не любят. Но Альтафи и сам уже тертый калач, так просто его не сожрешь, подавиться можно. В кармане Альтафи носит, не забывая, свистульку из жести, очень хорошую свистульку, громкую, и еще коробочку спичек. От свистульки, если посильнее дунуть в нее, хищники впадают в сомнение. Это давно известно. А когда вешек придорожных пару-другую надергать да соломки туда же добавить, поджечь — волки обязательно дадут драпака. Разбегутся, Альтафи точно знает.
Над деревней холодная, ясная от мороза тишина. Но привычное ухо легко ловит скупое дыхание деревенской жизни: там стукнули ворота, еще дальше громыхнула колодезная цепь — люди заняты своими делами. Воду набирают…
Альтафи идет по деревенской улице, в мешке у него — три кило и четыреста граммов муки… Вот и дом родимый. Ворота снегом завалены, ворота открывать ни к чему, калитка есть, но только все равно грустно. Изба взъерошенная стоит, невысокая, — Альтафи сам утеплял ее по осени, соломы натаскал на крышу, по фундаменту тоже обкладывал. Окошки замерзли, слепые, сине-белые. На них и флора, и фауна, про которые географ в училище рассказывал, вся как есть: папоротники гигантские, эвкалипты, эти… динозавры, ихтиозавры, птички с зубьями… перокактили, как их там…
Отворив тяжелую, обледенелую снаружи дверь, Альтафи вошел в избу. Мать была дома, но собиралась идти по воду — окутывала себя большим теплым платком. Из-за печки высунулся младший братишка в потрепанной рубахе, в валяных сапогах с длиннейшими голенищами — сапоги эти раньше любил носить отец. Голенища сапог упирались братишке в пах, и ноги его, видно, болтались в глубине их, не находя опоры, — шагать братишка совершенно не мог. Под носом у него висела прозрачная капля; выглядел братишка очень радостным. К слову сказать, в роду Альтафи вообще кисляев нету; унывать они не привыкли, и такой уж у них в семье бодрый люд — прямо на удивление!