Оставшуюся часть трубы Альтафи клал параллельно крыше и таким хитрым образом подобрался действительно к самому коньку. Затем он выложил очередное колено, и теперь труба торчала там, где ей и полагалось торчать: чуть пониже конька. Благо скат крыши заслонялся от взоров знакомых и соседей старым раскидистым тополем.
Вечером благодарная солдатка усадила Альтафи за шикарный стол; Альтафи, всхлипывая от усердия, съел целую гору картофельных золотистых кузикмяков[21], съел малость увядший, но все равно очень вкусный соленый огурец, откусывая довольно часто от огромного, в полспичечных коробка, куска сахара, часть которого спрятал все же «на потом», выпил самовар кипятку с морковной заваркой и с чистой совестью, с сытым брюхом вышел в обратную дорогу. В училище он попал уже затемно, потому как шагал не спеша, позвякивая, похрустывая в кармане заработанными деньгами, да и плечо ему оттягивали полмешка хорошего, хотя и не то чтоб отборного, картофеля. Нам даже показалось, будто стал он поздоровее, отъелся, а разговаривал теперь Альтафи исключительно свысока. Ребят, однако, всех угостил почти досыта печеной картошкой, не пожадничал.
В общем, сам Альтафи вернулся оттуда не мальчишкой, а крепеньким таким мужичком. Где там прежнее увлечение шашками, где горячие за ними споры; культурную игру шахматы — и ту Альтафи не признает: мол, все это детские забавы. Вот карты он себе отхватил германские — красота! Только, конечно, в училище курить, играть в карты и с девчонками знакомства заводить строго запрещено. Директор в самый первый день первого года обучения сказал:
— Расстояние между вами и девочками должно быть минимум один метр. Если кто это расстояние укоротит, дальнейшая судьба такого человека меня совершенно не интересует.
Пока вроде бы «укоротителей» среди нас не замечалось. Правда, насчет курева директор тоже поначалу строгость проявлял. На втором, что ли, курсе сидел как-то один парень на ступеньках общежития, смолил папироску, а ночью это было, директор его и засек. Парень, однако, сам увидел директора, ну, сразу влетел в комнату и — нырк! — под одеяло. Директор нагрянул вслед за ним. В комнате, само собой, темно, и стал тогда директор выкликать того, кто курил, чтоб, значит, подошел к нему и повинился. Я, мол, знаю, кто только что курил на крылечке, пусть встанет и сейчас же подойдет ко мне. В комнате будто все вымерли. Даже дышать на время бросили.
Долго это продолжалось, нет ли, директор еще два раза свой призыв повторил. Никто к нему так и не вышел.
«Завтра, в восемь ноль-ноль не забудьте подойти к доске приказов и объявлений», — сказал отчетливо директор и вышел прочь.