.
На фоне трудностей, с которыми столкнулась Красная армия в советско-финской войне, Сталин, в отличие от Гитлера, с большим сомнением относился к идее вступления в крупномасштабный конфликт. С его точки зрения, для Советского Союза было бы выгоднее оставаться в стороне и воспользоваться плодами изнурительной войны между капиталистическими государствами. Но в данном контексте особое значение имеет то, что вера Сталина в собственное предвидение заставила его не поверить целому ряду предупреждений о грядущем нападении Германии, запланированном на 22 июня 1941 года[901]. Он получил сообщения об этом в том числе от советских дипломатов из Германии, от советского разведчика Рихарда Зорге из Японии и от Уинстона Черчилля. Разнообразие источников информации о неизбежной полномасштабной германской агрессии должно было заставить Сталина поколебаться в своей уверенности в том, что в ближайшее время об этом не может быть и речи. За день до нападения глава НКВД Лаврентий Берия, желая на будущее оградить себя от роли козла отпущения, писал Сталину: «Я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо усвоили Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападет»[902].
Создается впечатление, что чем больше Сталина предупреждали о предстоящей германской агрессии, тем больше он видел в этом организованную дезинформационную кампанию. Советский лидер, которого подчас описывают как в высшей степени реалистичного политика, проявлял удивительное легковерие во всем, что касалось Гитлера. Он доверял ему явно больше, чем своим высшим военачальникам, поскольку в 1937–1938 гг. троих из пяти Маршалов Советского Союза расстреляли по приговору суда, а оставшиеся двое были наименее компетентными. Советские потери первых дней войны были бы далеко не столь велики, если бы к предупреждениям отнеслись всерьез, а высшее армейское командование не было репрессировано по личному указанию Сталина. В ходе войны и Гитлер, и Сталин немало поспособствовали людским потерям своих армий, отказывая военачальникам в праве на отступление даже в самых безнадежных случаях.
Тем не менее Сталин лучше, чем Гитлер, умел прогнозировать возможные реакции руководства стран Запада (в том числе и администрации самой могущественной из них — США) на свои действия. В частности, поэтому по результатам Второй мировой войны ему сошло с рук создание будущего советского блока в странах Центральной и Восточной Европы. Непосредственно после войны с Германией у Запада не было никакого интереса (а у Западной Европы 1945–1946 гг. и фактических возможностей) вступать в очередной военный конфликт теперь уже со своим важнейшим союзником по антигитлеровской коалиции. Кроме того, Сталин знал, когда следует остановиться. После войны человеческие и материальные ресурсы победившего в ней Советского Союза были истощены не меньше, чем у побежденной Германии, и он не смог бы противостоять американской военной мощи. Даже установив советскую гегемонию в Восточной Европе, коммунистические государства которой были полностью лояльны Москве (хотя бы на первых порах), Сталин не стал помогать приходу к власти коммунистов в Греции и лишил их советской поддержки. Таким образом, он хотел избежать прямого столкновения с Западом и риска потери недавних советских приобретений на Европейском континенте