— Двадцать шестой, двадцать седьмой, двадцать восьмой, двадцать девя…
Выстрел из дробовика обрывает счёт Роберта. Я успеваю прыгнуть в нишу, за кадку с пальмой. Из кадки летят осколки.
Стрелка мне не видно, зато виден огнетушитель: он на противоположной стене, метрах в шести от меня. И где–то там — охранник с дробовиком.
Я стреляю в огнетушитель.
Оглушительный взрыв, весь проход заволакивает густым дымом.
— Тридцатый, — сообщает Роберт. — И один контужен.
Беспощадно добиваю окровавленную непись. Роберт с хищным азартом докладывает:
— Тридцать первый.
Вновь меняю магазин. В дыму замечаю открытую дверь, но прежде, чем туда войти (а точнее, ворваться), поднимаю с пола труп.
Прикрываясь им, как щитом, вваливаюсь за порог.
Хором гремят автоматные выстрелы, пули кромсают мёртвое тело. В реале его продырявило бы насквозь.
Стрелков я не вижу, но Ганмэн писал, что потолок на втором этаже стеклянный… Грех не воспользоваться.
Стреляю в ту часть потолка, под которой должны стоять неписи.
Осколки со звоном обрушиваются на врагов. Вместо выстрелов звучат вопли.
Отбросив труп, бегу направо, вполоборота развернувшись к триадовцам. Мой приятель «ФН СКАР» поливает их свинцом.
— Тридцать второй, тридцать третий, тридцать четвёртый.
Перекатившись через стол (фишки, зелёное сукно… ясно — игорный зал), приземляюсь с другой его стороны и скрываюсь за колонной: их тут не меньше, чем внизу. Разумеется, в неё тут же стреляют.
— Выстави ствол, — советует Роберт. — Нет, с другой стороны… Чуть правее и выше… стоп. Давай!
— Не «давай», а «огонь»… — сварливо бормочу я.
И стреляю туда, куда он сказал.
— Тридцать пятый.
Этот номер мы проделываем ещё дважды:
— Тридцать шестой, тридцать седьмой.
Какой–то умный энписи расстреливает надо мной потолок (вот зараза! так нечестно — это ведь я придумал!), и мне приходится бежать, чтобы спастись от осколков, — а они, судя по звону, тут весят немало. Закатившись под стол, стреляю плагиатору в ноги. Когда он падает, добиваю выстрелом в грудь.
— Тридцать восьмой… граната!!!
Граната и правда закатывается под стол.
Я успеваю её отбросить и, спиной врезавшись в столешницу, переворачиваю стол на бок. Пригибаюсь, закрыв голову руками.
Взрыв, вопли.
— Тридцать девятый, сороковой, сорок первый!
Прыгаю из–за стола, стреляю — толком не соображая, куда. Всюду дым, блестят осколки. Кто–то яростно орёт на китайском, явно отдавая приказы.
Выстрелы сменяются сухими щелчками: у меня кончились патроны.
Вместо замены магазина я проделываю трюк, достойный старых гонконгских боевиков: мыском ботинка подцепляю обронённый автомат (его бывший хозяин лежит в стороне) и, поймав его левой рукой, палю в неписей, выскочивших из–за колонн. Те падают, раскинув руки: один — на стол, второй — на бамбуковую перегородку. Она с треском ломается, будто была из картона.