К этому моменту, несмотря на невеликую скорость, мы уже выезжали на Стромынку. Пресловутая гостиница высоченным чёрным утёсом завиднелась слева. Вокруг, как и на более захолустных улицах, которыми мы приехали сюда, было почти совершенно безлюдно и ужасно темно. Дежурные лампы едва-едва обозначали контур проезжей части перед нашим автомобилем. Не соблюдая, разумеется, никаких правил движения, я пересёк напрямую широкий перекресток Сокольнической площади и сходу заехал на гостиничную стоянку. Я уже вышел было из машины и направился к какой-то боковой двери, имея мыслью зайти сквозь неё в здание и «общим рентгеном» поскорее найти тот самый спуск, однако тут возникло неожиданное препятствие.
Возле наземного вестибюля станции метро «Сокольники», расположенного на другой стороне площади, стояло несколько полицейских автомобилей с тускло светящимися габаритными огнями. Вокруг них кучковалось десять-пятнадцать бойцов в чёрной униформе. Заметив наш автомобиль, что было несложно, ибо это было единственное двигавшееся с зажжёнными фарами транспортное средство на всю улицу, от группы правоохранителей отделилось трое, и они двинулись в мою сторону, освещая себе путь фонариками.
— Эй, — зычно возгласил самый рослый из стражей порядка. — Вы кто такой? Представьтесь, пожалуйста! Почему передвигаетесь по городу? Движение транспорта запрещено!
— Кем запрещено и с какого перепоя? — спросил я, быстро начиная закипать. Вот уж совершенно ненужная задержка!
— А что, не видно разве? — и полисмен широким жестом обвёл тёмную площадь.
— Нет, — честно сказал я. — Не видно. Совершенно ничего не видно и не слышно. И никаких запретов тоже слышно не было.
— Постановлемрамосквыномрдвадчипятьтринольдин, — совершенно неразборчивой скороговоркой произнёс другой полицейский, в погонах старшего лейтенанта. — В случае террористических угроз, эпидемий или стихийных бедствий…
— Ребята, — перебил я его. — Займитесь лучше делом. Людей вон от метро до дома провожайте. В группы собирайте и провожайте — автоматы вам же не зря выдали. А нас оставьте в покое.
— Да ты чё, — сказал старлей и мгновенно сделался похожим на губастого гопника с Лосиноостровской улицы. — Ты чего это сотрудникам полиции указания даёшь? Сейчас за неповиновение пойдёшь в КПЗ.
— Не припомню, — угрожающим тоном сказал я. — Чтобы мы с вами пили на брудершафт! Вы почему мне «тыкаете», товарищ старший лейтенант? Приказ сто семьдесят о вежливом и культурном обращении с гражданами не для вас писан, что ли?!
На самом деле я, конечно не знал, действует ли тот старый приказ, изданный ещё в конце девяностых годов прошлого века. Однако по своему собственному опыту службы в органах я помнил, что держаться надо как можно наглее и увереннее. Я был зол на этих дураков в фуражках, которые вместо того, чтобы обеспечивать хоть какую-то защиту гражданских, патрулировать тёмные дворы и действительно разводить людей по домам, торчали тут, на площади, где посветлее, и запрещали движение, останавливая и подвергая дополнительному стрессу население. Но ещё больше я был зол на самого себя, на свою невнимательность и непредусмотрительность: сообрази я пораньше, что эти чернопогонники могут представлять для нас определённую опасность, я остановил бы машину заранее, спрятал бы её в проулке, оставив в ней Ольгу, а сам бесплотным сбегал бы в схрон. Теперь деволюмизироваться было, конечно, уже поздно. Директора отдела БКЯС-то я куда дену? Не бросать же её на съедение этим барбосам!