— Не бойся, — шепнула Ольга. — Мы не упадём. Но надо будет оттолкнуться от пары-тройки плоскостей. Это не звёзды там внизу — это иные сны…
Полёт был очень странный, чуть пугающий, захватывающий дух, но, похоже, не опасный. Мы скользили по сонному эфиру глубоко вниз, затем, едва-едва касаясь туманно поблёскивающих пухлых глобул чужих снов, оттолкнулись от одной, другой, третьей, взмыли вверх, пролетели ещё мимо нескольких десятков сонных скоплений и внезапно очутились в тёмно-зелёном сумраке посреди чудно изогнутых деревьев сказочного леса. На этот раз деревья и кусты не стремились подставить мне подножку, оцарапать или уцепиться за одежду. Напротив, лес раздвинулся перед нами, явив чистенькую мягкую травяную полянку, усеянную беленькими звёздчатыми цветочками. Я осторожно уложил Олю на густую траву, и тотчас же моховая кочка уютной подушкой приняла её голову, а стебельки и листья трав протянулись к ранам и нежно обвили их, останавливая кровь, прикрывая поражённые места. Что-то щекотное коснулось и моего плеча. Я повернулся — широкий листик, покрытый серым пушком, мягко обвязал раненую руку и начал впитывать всё ещё текущую кровь. Боль тихо уходила, я почувствовал лишь медленное пульсирование в руке. Но оставаться и лечиться здесь мне было некогда.
— Я бы лечила тебя и лечила, — посмотрев прямо на меня своими бездонными синими глазищами, сказал девочка-лиса. Она была ещё очень бледненькая, но щёки уже чуть начали розоветь. — Бедный агент Малинов… Я тебе верю теперь, как никому в жизни ещё не верила. Но время не ждёт. Просыпайся скорей! Портал в бодрствующий мир прямо за твоей спиной. Я и сама сейчас проснусь, вызову помощь и сама поеду туда, на Открытое шоссе.
— Нет, — сказал я. — Ты сейчас пообещаешь мне, что будешь спать в этом лесу, пока не пройдут твои раны. Или я останусь здесь и буду сам за тобой следить! Дай слово, что не проснёшься, пока не вылечишься!
— Андрей, я обязана хотя бы вызвать опергруппу к тебе! Ты же можешь погибнуть!
— Дай. Слово, — чётко и раздельно сказал я, чуть наклонив голову и строго взглянув на больную.
Ольга поняла, что меня не переупрямить, да у неё и в самом деле было очень мало сил для спора. Горестно вздохнув, она сказал:
— Ну хорошо, упрямый мальчишка. Даю слово. Уходи скорее. Уходи и держись там!
Не прощаясь, я поднялся на ноги, осторожно снял с себя лекарственный листик — тот, словно сожалея о моём безрассудстве, очень неохотно отлепился от меня — повернулся и шагнул в тёмный портал.
Пробуждение было очень неприятным. Только что я был в тёплом мягком лесу, возле хорошей, смелой и доброй девушки, спасшей меня, переживавшей за меня. А теперь я лежал на холодном твёрдом ламинате меж чёрных стен затемнённой квартиры главы богомерзкого культа. Я был полностью обнажён. Попробовав пошевелиться, я понял, что мои руки, ноги и даже шея пристёгнуты прочными ремнями к петлям в полу. Всё-таки я опоздал, хотя и не жалел об этом. Я был распят посреди огромной пентаграммы в большой комнате. Чуть повернув голову, я со страхом и отвращением заметил, что пентаграмма не была нарисована на полу — составляющие её линии были легкими углублениями процарапаны в тёмно-бежевом ламинате. Во время жертвоприношения линии эти заполнялись кровью. Застарелые остатки запёкшейся крови в углублениях и образовывали сложный тонкий рисунок.