– Как только дохтор ногу не отпилил? – с содроганием вспоминал кадры из посещения армейского лазарета егерь. – При мне «вжик, вжик» – одному ногу, а другому руку отрезали, ужасть просто, ваше благородие!
– Это даа! – кивнул Егоров. – Тут проще бывает отрезать, чем потом всего в землю закапывать. Сам же знаешь, Потапка, как мушкетная пуля кости при ударе мозжит. Всё в месте попадания свинца потом размолото бывает.
– Ох, не дай бог, Ляксей Петрович, во время боя-то о том не думается вовсе, да зато потом, как уже насмотришься на всё это. Вот ведь где страх-то! Да и правильно мужики говорят, не нужон ты никому инвалидом-то, лучше уж это самое чик и всё, лишь бы сразу, без мучений!
– Да хватит тебе уже причитать, – проворчал Живан. – Живой сам и то ладно. Меньше бегать будешь, говорили же тебе – береги рану!
В это время откинулся полог, и в шатёр заглянул дядька Матвей. Никитич оглядел всех и таинственно подмигнул командиру.
– Ляксей Петрович, тама начальство к нам пожаловало, опять его высокоблагородие из баронов, смурной весь какой-то, сюды идёт.
Лёшка сморщился, как от зубной боли, и машинально огляделся вокруг. Спрятаться было некуда. Придётся опять принимать выволочку от недовольного начальства. В прошлый раз фон Оффенберг ни в чём себе не отказывал, ругая «самонадеянного, глупого мальчишку, которому, похоже, слишком рано дали офицерский чин и доверили к тому же ещё и целую команду отборных стрелков». Пришлось даже выносить на чистый воздух других раненых, «чтобы те пока проветрились» и не слышали, как чихвостят их уважаемого командира. Со всем сказанным неожиданно эмоциональным Генрихом Фридриховичем Лёшка был, конечно, согласен. Кинулся он с тройкой егерей против конного отряда глупо и неосмотрительно, но вот анализируя всё уже в сотый раз «и положа руку на сердце», признался самому себе – повторись такое опять, и снова бы он не удержался от мести. Правда, может быть, дрался бы лучше и не проглядел бы того прыжка резкого полусотника.
– Здрав будь, Алексей Петрович! – усмехнулся, щурясь в лукавой, усмешке господин подполковник, входя в егерский лазарет. Лёшка, побледнев, присел, а двое раненых попытались было выползти со своих мест.
– Лежите, братцы, лежите, я сказал! – приказал им барон и присел на чурбачок. – Да не буду я ругаться ныне, успокойтесь уже, – и подмигнул Лёшке.
– Чай всё уже услышал про себя в прошлый-то раз, да, прапорщик? Да и небось, не только ты «уши грел»? – и он поглядел с усмешкой на егерей. – Ладно, дело прошлое, для порядку надо такое иногда, чтобы своей башкой иногда думал, как настоящий командир, и за себя, и за своих людей. Всё, всё, всё, сказал же, больше не буду, – кивнул он, увидев, как все опять напряглись.