Мой разум превратился в бурлящий кипяток:
— Отравитель! Убийца!
Аптекарь уже бросил дочь в темноту дверного проёма. Когда он обернулся, мой кулак, целивший в ухо, впечатался ему прямо в нос. Под кулаком хрустнуло. В лицо мне брызнуло горячим, липким. Судзуму гнусаво заорал — кажется, звал на помощь.
— Это всё ты! Ты, а не она!..
Я успел ударить его ещё два раза.
На третьем взмахе мир взорвался фейерверком. Чьи-то крепкие руки швырнули меня в лужу. Вскочить удалось не сразу: перед глазами вертелись, медленно угасая, огненные колёса. В ушах звенело, ноги скользили в грязи. Руки скользили тоже. Оказывается, я стоял на четвереньках. Когда же я наконец встал, как человек, я сразу потянулся к поясу.
Проклятье!
Я забыл свои плети дома, когда спешил в храм.
«Ничего не делай в спешке, — учил сенсей Ясухиро. — Ничего, понял? Даже в сражении ты не должен никуда спешить! Для торопыги нет большей опасности, чем он сам!» Понял, сенсей, как не понять! Только поздно, вы уж извините…
Слуг было двое. Крепкие взрослые мужчины: каждый выше и тяжелее меня. Думал ли я об этом? Да я и о себе-то не слишком думал!
— Прочь с дороги!
Я снова вернулся в грязь. Отвратительная жижа набилась в рот, ноздри. Твердая подошва сандалии врезалась под рёбра. Спину обласкала бамбуковая палка.
— Щенок!
— Изувечу!
— Как ты посмел?!
Пинок перевернул меня на спину. Я вскинул руки, прикрывая лицо.
— Назад, мерзавцы!
Рык, полный ярости, рухнул с небес. Бог-громовик пришёл на помощь тёзке-неудачнику?
— Назад? — осклабился слуга. — Может, под зад?!
Он замахнулся палкой. Резкий свист, и палка исчезла, как не бывало. Лишь мелькнуло что-то в пелене дождя. Новый свист, заливистый, в три пальца, и второй слуга завизжал от боли. На сей раз я успел заметить, как надо мной пронеслась чёрная размытая змея. Мокрое кимоно на груди слуги украсили три рваные полосы, сложившись в иероглиф «сен» — «тысяча».
Почерк выглядел знакомым.
— Тысячей добродетелей, — для убедительности мой отец хлестнул по ближайшей луже, — обладает тот, кто видит, когда нужно остановиться. А тому, кто слеп, и глаза ни к чему.
Словно крысы в лаз, слуги нырнули в дом. Дверь захлопнулась, стукнул засов. Скрипя зубами от боли, я поднялся на ноги. Болело всё, болело везде.
— Идём домой, Рэйден.
Отец свернул длинную плеть, сунул за пояс.
— Да, — согласился я. — Домой.
— Ты побрил макушку? — дождь не застил отцу взгляда. — Уложил прическу?
— Да, это так.
— А как же траур?
— Траур? — удивился я. — Какой траур? Рад видеть вас живой и здоровой, досточтимая бабушка!
Бабушка Мизуки вздохнула: