Глава 23
Керенский упускает последний шанс. Сентябрь 1917 г
Я прибыл в Лондон утром 30 августа и на следующий день доложил о прибытии руководителям военной разведки и оперативного отдела. Но так получилось, что я предстал перед Военным кабинетом лишь неделю спустя, в пятницу 7 сентября.
Когда меня попросили обрисовать положение в России, я ответил, что существует большая опасность, что эта страна пойдет на сепаратный мир с противником, и настоял, чтобы была составлена и отправлена русскому правительству совместная нота стран-союзниц, где выражалось бы понимание сложившихся в России трудностей, но одновременно указывалось бы, что события, произошедшие в этой стране после революции, не только продлили войну, по крайней мере еще на 12 месяцев. Они сделали возможность победы Германии вполне реальной. А если это произойдет, то во всем мире будет остановлено развитие демократии еще на целое поколение. Я попросил, чтобы в послании упомянули имя генерала Корнилова, чтобы Керенского тактично попросили предоставить генералу свободу действий для восстановления в армии дисциплины.
Премьер-министра и лорда Керзона на встрече не было. Пока мое предложение обсуждалось, вошел личный секретарь премьер-министра и объявил, что лорд Керзон выступил в Биркенхеде с речью о положении в России. Он предложил отложить вопрос о ноте до того, как будет получен текст этой речи.
В субботу 8-го числа, зловещий для России день, Военный кабинет не собирался. В понедельник 10-го, прибыв к полудню в здание на Даунинг-стрит, 10, я обнаружил телеграфное послание для прессы, где говорилось о ссоре между Керенским и Корниловым. Было слишком поздно. В конце концов, отправка ноты была просто рискованной игрой, но во время войны всегда лучше делать хоть что-то, чем предоставить событиям идти своим чередом. Было более чем понятно, что, находись Россия в союзе с Германией, немцы никогда не позволили бы зайти своему союзнику так далеко до состояния нынешнего хаоса.
12-го я попросил отправить телеграмму в адрес Керенского, в которой ему предложили бы в интересах союзников прийти к согласию с Корниловым. В Дублине 14-го я прочитал о провале последнего и попросил срочного вмешательства на дипломатическом уровне в пользу этого генерала, который сражался за дело союзников.
Но все уже было слишком поздно.
До этого момента Военный кабинет предоставлял России все, о чем она просила, даже жертвуя нашими собственными интересами. Он же поддерживал Керенского как единственного человека, стоявшего между нами и катастрофой интересов союзников на Восточном театре. Теперь позиция становилась все более жесткой, и наше правительство не было более готово приносить в жертву собственные интересы. Я предложил потребовать от Керенского взвешенного заявления о том, будет ли русская армия выполнять свою роль во время весенней кампании будущего года. Политик, к которому я обратился с этим предложением, ответил: «Все это не имеет ни малейшего смысла, потому что с приходом весны Керенский уже не будет премьер-министром». Далее он заявил, что конференция стран-союзниц, на которой должны были пересматриваться условия заключения мира, не состоится, так как любой русский министр, которого направят участвовать в ней, «будет вышиблен» со своего поста еще до того, как вернется в Россию. В голосе моего собеседника зазвучали нотки горечи, когда он заговорил о попугайских выкриках «без аннексий и контрибуций»: «Когда русские бегут, подобно молниям, бросая свои собственные территории, им хватает наглости просить нас освободить территории, при завоевании которых мы потеряли сотни тысяч жизней!»