– …а если будешь орать, ласковая моя, то так оно в точности и случится. Ну-ка, от крой ротик… Хорошая девочка. Нет-нет, не выплевывать… Пей. Ты ведь будешь вести себя хорошо, я знаю. А как только мы услышим от тебя: ой, хватит, не могу, больно, или что-то в этом роде… что нам с Шубой не понравится – твоему педриле тут же наступит хана. Шуба работает с гарантией, ласковая моя. Так что, видишь, тебе придется работать за себя и за того парня.
– Я вас прошу… – сказала Лена высоким ломким голосом. Она медленно стянула через голову блузку, приподнялась, расстегнула молнию на юбке. Юбка скользнула, упала под стол, рядом с пятном лимонной настойки. – Не надо. Не трогайте его. Все будет хорошо.
Кафан смотрел на нее внимательно, оценивающе. У него широкая волосатая грудь, блестит от пота, влажные волосы скрутились колечками, на плече наколка: синий ромб, вписанный в какой-то сложный орнамент.
Через минуту Лена вскрикнула.
Совсем негромко.
Оглушительно шелестели простыни. Гремели колеса. Дурными голосами завывали «Блестящие». Кафан смеялся. Шуба пялился и шумно дышал; его руки дрожали, затягивая узел на удавке все туже. Потом держал Кафан. Потом опять Шуба… Все туже и туже.
Лена беззвучно плакала, но больше не отворачивалась, она лишь кусала губы и говорила высоким и ломким, таким чужим голосом:
– Нет, еще. Еще. Мне не больно.
Поезд несся через черный тоннель ночи, наполненный одуряющей духотой и шорохами.
Перед Жориными глазами прыгали и кривлялись тени, рассыпались разноцветные звезды, он орал что было сил: «Дура! Дрянь такая! Встань! Оденься сейчас же!!» – но рот был накрепко залеплен скотчем, и крик бился о стенки черепа внутри, бился, не находя выхода.
3.
Балчи вошел в купе и сразу все понял.
– Скоты… – процедил он.
Девчонка сидела в углу, подобрав колени, – белая, как смерть, дрожащая, густые темные волосы растрепаны, губы разбиты. На бедре – жирная запятая засохшей крови. Парень болтался на наручниках с удавкой на шее. На столике надрывался магнитофон. Пьяненький Шуба как ни в чем не бывало откупоривал зубами новую бутылку «лимонной», Кафан высунул голову в приоткрытое окно, что-то напевал.
Балчи двинул Шубе по зубам, вырвал бутылку и швырнул ее на полку. Оттащил Кафана от окна.
– Я тебя зачем сюда послал, криволапый?! – Балчи схватил его за волосы, встряхнул так, что застучали зубы. – Зачем? Чтобы ты здесь египетские ночи устраивал?
Кафан смотрел, не моргая. Попытался улыбнуться.
– Да ты зря беспокоишься, начальник… Все путем. Что доктор прописал… Вон, Шуба парнишку-то придушил, видишь – висит парнишка, без звука, тихо-мирно. А сучка эта его… Ну, приспичило ей, бывает. Ты ведь пойми и нас, начальник: мы с Шубой три месяца без баб, а тут деваха, считай, сама бросается, это самое… Да ей голову скрутить, как два пальца об асфальт, это не вопрос, мы с Шубой просто подумали, может, ты, начальник… ну, тоже захочешь доставить ей удовольствие?