— Это какой-то бред!
— Пора поверить. Наслаждайся жизнью, это твои последние часы.
— Вы ненормальные! Вы психи! Нет, я не могу поверить, что такое возможно. Бред какой-то!
— Твои слова не имеют значения. Даже если ты сейчас сознаешься во всем, тебя это не спасет. Мы лишь исполнители. От нас мало зависит.
— Я не верю! Не верю. Нет. Нет.
Востриков вжался в угол и, дико уставившись на Валеру полубезумными глазами, похихикивал. Постоянное ожидание расплаты за грешки, постоянное нервное напряжение сделали его способным поверить даже в такую нелепость, как существование карающей организации. Страх затуманил рассудок, все произошло настолько неожиданно, что он растерялся. И уж вовсе обескураживающим было заявление, что в его виновности никто не станет разбираться, ее не будут доказывать! Его шлепнут без суда и следствия на основании одних лишь предположений. Нет! Подобное не должно произойти. Он обязан жить. Он хочет жить. Вставать рано утром, видеть солнце, дышать, пусть это будет в тюрьме или еще черт знает где, но будет! Он не может допустить, чтобы его убили. А как же жена? Она красивая и молодая, она найдет себе другого, тот станет о ней заботиться, а о нем даже не вспомнит. А может, и вспомнит. Но это уже не будет иметь значения. Нет! Он должен жить, должен во что бы то ни стало жить.
Отчаянно извернувшись, Востриков оттолкнул ствол пистолета от себя. Затем рванул ручку дверцы в надежде выпрыгнуть на ходу. Но та оказалась запертой на защелку. В тот момент, когда он это осознал, рукоять пистолета опустилась на правую скулу. Острая боль пронзила его, заставив позабыть о спасении и о дверной ручке.
Он взвыл, как побитая хозяином собака.
— Сбежать решил! — с ненавистью процедил Морозов, на этот раз уже не в шутку, и снова заехал рукоятью по лицу, разбивая его до крови. — От нас не сбежишь. Мы из-под земли достанем.
— Не переусердствуй, Паша, — поспешил унять друга Валера. — Мы же с тобой не какие-нибудь там бандюги-садисты, мы — палачи серьезной организации. Помни об этом!
— Ладно, помню. Но я бы эту гадюку голыми руками придавил, как последнюю падаль уничтожил!
— Мы его уничтожим, но цивилизованно — выстрелом в затылок. Это самый гуманный способ.
Капитан Востриков с ужасом слушал этот разговор, содрогаясь при каждой подробности. О его убийстве говорили так спокойно, словно предстояло придушить обыкновенную крысу. Это пугало больше всего. Наверное, было бы не так жутко, если бы запугивали, угрожали, требовали признания. Но почему-то они этого не делали! Они обращались с ним как с живым мертвецом. Словно предстоящее убийство для них — нечто обыденное и не стоит внимания, а его смерть — лишь дело времени.