Заморосил дождь. Алек лежал на земле, подставив лицо холодным каплям. Дождь не утихал. На скалистых тропинках образовались крохотные озера. Озера разлились реками, их воды омывали неподвижное тело лохага. Вдалеке запела труба. С воинственным кличем греки принялись штурмовать вершину.
Онемение в раненном плече постепенно спало, но Алек не чувствовал боли, только глухую пульсацию, такую же чуждую, как камень под ногами, как моросящий дождь. Ни с того, ни с сего рассудок трансгрессировал к первому поединку с Дурисом на крыше ассирийского дома, где осталась Сарайи. Перед внутренним взором возникла комната, Дурис на пороге в предрассветной дымке. За первым прыжком последовал второй — теперь в комнате виднелись четыре тюфяка с четырьмя спящими силуэтами…
— Сарайи, — сорвалось с мокрых губ. — Сарайи.
Ее не было. Исчезла. Сознание перенеслось на два дня в будущее — на два дня с момента, как он оставил ее на попечение ассирийцев и продолжил отступление десяти тысяч. У очага должно быть пять тюфяков, а не четыре. Пять спящих силуэтов…
Что сотворили эти люди, пообещавшие заботиться о ней как о родной дочери? На что он обрек бедняжку в стремлении поскорее избавиться от нее? Убил, как убил в свое время младшую сестренку? Снова пренебрег возложенной на него ответственностью? Ведь он знал, с кем связалась Марианна, но не воспрепятствовал — пусть общается с новыми друзьями, лишь бы не путалась под ногами и не мешала. Вина за случившееся с Марианной целиком на нем, и что бы ни произошло с Сарайи, виноват только он один. Его руки в крови.
Алек приподнялся, взглянул на скрещенные на груди ладони. Сколько крови! Кровь Марианны и Сарайи. Он попытался смыть ее в крошечных реках и озерах, но багровые пятна въелись намертво и все набухали. Левое плечо горело огнем. Зима предстоит тяжелая, первая зима в Новом Свете. К счастью, рядом пилигримы, они вместе вынесут все тяготы и он, наконец, сбросит груз с души. Хоть и запоздалая, весна обязательно наступит. Запоют птицы, последний снег растает, а с ним и страдания, которые смоют кровь Сарайи и Марианны.
При виде Ксенофонта во главе отряда пращников рассудок на мгновение прояснился.
— Пусть Пасий возьмет мой шлем и не снимает ни днем, ни ночью.
С этими словами Алек вновь провалился в беспамятство и мысленно перенесся в свой кабинет — ждать, когда Марианна откроет ему «страшную правду». Внезапно кабинет растаял, и он очутился посреди поля, держа в объятиях девушку с черными как смоль волосами; поле исчезло, вокруг выросли бревенчатые стены, забитые грязью, стояла морозная ночь. Морозная, промозглая, холодная ночь.