Раз в неделю в лагерь приходили машины, привозили иногда заключенных, еду и инструмент, все, что начальник лагеря мог заказать и выпросить у вышестоящего руководства. Петро заметил, что машины утром отправлялись затемно. Наверное, чтобы успеть по свету добраться до тракта, – там был ночлег для водителей и охраны. Когда машины уходили, бараки, в которых спали зэки, были еще заперты на замки, потому их особенно и не досматривали. Петро подумал, что, если ночью выбраться из барака, забраться в кузов и укрыться там, могут и не заметить. Подъем и проверка часа через два, как машины уйдут. Пока хватятся, пока отправят машину вдогон, а она вряд ли быстро догонит грузовики… за это время можно далеко уйти. Петро, специально оставаясь истопником на ночь, несколько раз понаблюдал за этими отправками и убедился, что проскочить можно.
Этим днем три машины привезли в промзону новую пилораму, их разгрузили, и утром они уедут, в кузова, чтоб не пустые были, с вечера накидали обрезков досок. Одну из машин грузили Шрам и двое его земляков. Сейчас они еще спали, а через час Шрам их поднимет, и они ползком проползут до крайней машины, где оставили себе место в кузове для укрытия. Петро докурил, подбросил в печь и встал. Пора будить своих земляков. Он подошел к нарам. Широко раскинув руки, на спине, похрапывая, спал Степан Грицко, здесь его кликали Клещ. Петро не знал, почему ему дали такое погоняло, но оно подходило. Если он за что-то брался, остановить его ничто не могло. Он не боялся ни крови, ни боли. Не жалел себя, не щадил никого. Судьба их свела во время операции по очистке от польского населения одного села под Ивано-Франковском. Они пришли туда вдвоем, днем, для проведения разведки и подготовки плана операции. Надо было узнать, сколько поляков и евреев в селе, где живут, подготовить к акции местных активистов ОУН. Их встретил и принял в своей хате Михась, один из бойцов УПА, уже год, как отпущенный домой по ранению. Он рассказал и показал дома с поляками, собрал нужных людей, а их собралось почти два десятка. Все обговорили, назначили сбор на четыре часа утра и отпустили людей готовиться. Сами собрались было уйти, в церкви для них был приготовлен ночлег, но хозяин предложил поужинать. Они, подумав, согласились. Михась от радости расщедрился, стол ломился от закусок, и горилка была что надо. И все было бы хорошо, но женка Михася после трех стопок разгулялась. Она и так, Петро-то увидел сразу, при встрече глаз на Степана положила, а тут разошлась. Только Михась как-то не замечал, что она и так и эдак к Степану жмется. Когда дело дошло до сна, Оксана, так звали жену Михася, постелила Петру в горнице, а Степану в предбаннике во дворе. Ночью Петро проснулся от какого-то шума. Одевшись, он осторожно вышел во двор и все понял, и увидел. Михась ночью проснулся один и, вероятно почуяв недоброе, пошел искать свою жену. На свою беду, нашел ее со Степаном, ну они и схватились прямо во дворе. Михась и Степан, пьяные, оба полуголые, выкатились из предбанника и стали мутузить друг друга кулаками. Степан-то покрепче оказался и попал Михасю в челюсть, тот упал, и головой о наковальню, что стояла во дворе у навеса. Кровь хлынула горлом, и он, закатив глаза, перестал шевелиться. В этот момент из предбанника выскочила жена Михася и, увидев недвижное тело своего мужа, закричала истошно. Степан схватил стоявшие у амбара вилы, с размаха всадил их в спину Оксаны. Она охнула, упала на колени, рухнула лицом в землю и затихла в судорогах. Зачем Степан это сделал, он и сам объяснить потом не мог, но что случилось, то случилось. Надо было что-то предпринимать. Петро вытащил вилы из спины женщины и ударил ими в грудь лежавшего и еще подававшего признаки жизни Михася, потом взял вилы и пошел по улочке прямо к дому, в котором жила польская семья. Перекинув их через забор к ним во двор, он вернулся обратно. Степан все никак не мог прийти в себя. Он сидел на чурке и смотрел на убитых. Руки его слегка вздрагивали.