Подозреваю, что деревня Макарино, куда мы направлялись, сегодня уже стала частью города, но в восемнадцатом году нам пришлось переехать по деревянному мосту через реку Ягорбу, а потом часа полтора пылить по грунтовой дороге.
Зато – какая красота была, когда мы приехали. Дорога проходила через березовую рощу, в которой стоял двухэтажный дом. Судя помпезности и колоннам, он когда-то был помещичьим, а теперь только грустно выставлял пустые глазницы. Ну, зато не сожжен, как в других местах, где крестьяне летом семнадцатого года вымещали вековую злость на помещичьих усадьбах. Надо бы сюда зайти. Как-то довелось переговорить с местным директором музея (кстати, отставным генералом!), который сетовал, что крестьяне растаскивают антикварную мебель, скульптуры и портреты, которая им на хрен не нужна, а вот в музее это было бы самое то!
Макарино располагалось пониже, при спуске к реке Шексне. Я не удержался, остановился, чтобы полюбоваться зрелищем. А ведь умели помещики выбирать места для усадеб!
– Ты чё, газетчик? – поинтересовался Кузьма, проходя мимо.
– Да вот, думаю, не осталось ли чего-нибудь интересного, – кивнул я на помещичий дом.
– А чё там остаться могло? – пожал плечами командир отряда. – Хочешь себе в комнату голую бабу поставить? Видел я такую, в Браткове. Гладкая, но тяжеленная. Ее во двор вынесли, там и оставили. Куда она годна?
Лепехин заржал, а глядя на него принялись хохотать и остальные члены отряда.
Я не стал мешать парням хохотать, а спросил:
– Я схожу, гляну, если не возражаешь? В час обернусь, потом к вам приду, очерк писать стану.
– А чё возражать-то? Сходи, да глянь. Только, если бабу найдешь, сам потащишь, у нас на подводах для нее места нет. А она дура каменная, тяжелая.
– Ну, если баба красивая – то потащу, – кивнул я.
Отряд опять залился хохотом, а Кузьма наставительно сказал:
– Слышь, газетчик, ни одна баба не стоит того, чтобы ее на себе таскали. Вот под собой разок-другой протащить– это можно!
Дальше народ начал давать советы, что с этой бабой можно делать, но я уже не слушал.
Я не рассчитывал отыскать что-нибудь в заброшенном доме. Все, что можно было приспособить в крестьянском хозяйстве, растащено по домам, а что нельзя – привезено в Череповец и продано. Не зря же на местном базаре торгуют драгоценным фарфором, прося за чашку с блюдцем работы Гарднера по сто рублей (дорого, но вещь нужная в хозяйстве), а вот мейсенские фигурки Арлекинов и Пьеро идут за бесценок – по два, да по три рубля старыми деньгами. Видел я как-то тетку, продававшую картину кого-то из «малых» голландцев за пятьдесят рублей, но так и не продала. Будь у меня лишние деньги, только и делал бы, что ходил по толкучкам и рынкам, скупая все подряд, но куда это все девать? Вот, касательно книг, грешен. Потихонечку покупаю все, до чего можно дотянутся. Не так давно купил за пятьдесят копеек серебром (царский полтинник откуда-то взялся!), целый пуд книг. Можно бы и поторговаться, сбить цену, но я не стал. Правда, половина книг оказалась опусами княгини Чарской и Крестовского, зато вторая – полное собрание сочинения Василия Осиповича Ключевского. Часть книг удалось пристроить дома, в сарайчике (в жилом помещении места уже нет!), а часть отдал в библиотеку редакции.