— Тебе тоже надо марийскую одежду справить. Хоть в праздник наденешь. От матери-то ничего не осталось, что ли?
— Нет.
— Э-э, не будь слепой, сама бы тебе вышила и платье, и шовыр. Раньше всю семью одевала. И на людей вышивать приходилось. Электричества-то не было, с лучиной сидели, потом с коптилкой… Вот и глаза-то испортила. Нитку не могу в иголку вдеть.
— Шовыр мне не надо, а платье с марийской вышивкой давно хочу справить, — сказала Качырий. — Только не такое, а современное
— Вот-вот… Зимой из города артисты приезжали. Нели, плясали… На девушках платья больно красивые. Кто им вышивал, не знай.
— В городе есть артель «Труженица», там вышивают. Изделия с марийской вышивкой идут в Москву, в Ленинград и даже за границу.
— Ну? И покупают?
— Еще как покупают. В наших-то магазинах нету, для нас не достается.
— Э-э, сарманай! — рассердилась бабка Епремиха. — На сторону отправляют, а самим не остается. Побольше надо вышивать! Чай, мастерицы то не перевелись, по деревням поискать надо. Фабрику открыть! Раз людям нравится, пусть покупают. Правильно я говорю?
— Правильно, бабушка. Когда-нибудь так и будет.
Дома они принялись за стряпню. Вечером зайдет Харитонов с женой, придут и другие соседи — таков обычай.
Бабка Епремиха на двух сковородках печет блины. Время от времени оглянет избу, улыбнется. Никогда не думала, что под старость лет ей придется жить в избе, обставленной по-городскому. Повезло ей с квартирантом, еще как повезло! Не будь Кости, разве бы ей, старухе, пришло в голову покрасить пол, обклеить почерневшие стены такими красивыми обоями. Как сатин голубой со цветочками, а потолок ровно коленкором белым обтянут. Епремиха вспомнила, как переполошилась, когда в её избу провели электричество. До этого, бывало, смахнет наспех крошки со стола, подметет березовым веником середину избы — и чисто. А как вспыхнула электролампочка под потолком, так и ахнула бабка: и за печкой, и под лавками, и под кроватью все чугуны-тряпки, весь сор-мусор на глаза вылез. Срамота! Пришлось все мыть, чистить, что выносить в амбар, что выкинуть. А теперь хоть десять лампочек зажги, нигде ни соринки. Пол блестит, как масляная сковородка, на столе новенькая клеенка, на окошках занавески кружевные повешены. В такой избе сто лет проживешь и то не надоест. Теперь, слава богу, и у нее не хуже, чем у со седей. Пусть приходят, полюбуются.
Сухие дрова горят жарко, блины пекутся быстро, успевай только, поворачивайся. Бабка раскраснелась, помолодела.
— Э-э, сарманай, — смеется она, — думала, невестиных блинов отведаю. Самой же пришлось печь!