— Как-никак, дело для меня новое. И вообще…
— Посоветоваться с райкомом никогда не лишне. Кстати, какая у вас общеобразовательная подготовка?
— Семь классов, если не считать танкового училища. Я вам уже докладывал.
— Да, да, помню. Не густо. И все — война. Сколько жизней унесла, проклятая, и каких жизней! — Алексеев снял очки, задумался, держа их в руке. Без очков си выглядел усталым, по-домашнему простым. Вот он резко встряхнул головой, ладонью пристукнул по столу. — Ничего, товарищ Пузырьков, у вас все еще впереди. Родители живы?
— Нет, товарищ Алексеев.
— Можете называть меня Николаем Петровичем. Вы ведь тоже Николай, значит, тезки.
Пузырьков, кивнул, поудобнее устроился на стуле. Нет, его вызвали в райком не для проработки. Еще несколько ничего не значащих вопросов, папироса, гостеприимно предложенная хозяином кабинета, — сам он не курит, но всегда держит про запас, — и скованность Пузырькова исчезла. Доброжелательность секретаря, его теплое участие в судьбе недавнего воина, располагали к откровенности. Незаметно для себя Пузырьков рассказал ему о своем детстве и юности. Отца он потерял рано. Мать вторично вышла замуж. С двумя девочками, одной восемь лет, другой — четыре, переехала в соседнюю деревню. У отчима от первой жены осталось трое детей. С шести лет Пузырькова воспитывали дедушка с бабушкой по отцовской линии.
Потом весной умерла бабушка. А тут началась война. Мать забрала сына к себе, по Николаю там не понравилось, сбежал. Потом ремесленное, текстильный комбинат, где он работал токарем. Холодное общежитие, набитый древесной трухой замызганный тюфяк, постоянное чувство голода… И он вернулся к дедушке. Дед к тому времени крепко сдал, стал запивать, хозяйство пришло в упадок. Николай работал в колхозе, сперва плугарем, потом сел на трактор. Оттуда его и взяли в армию.
За окном холодный ветер неистово трепал ветви старой рябины, злясь, что она, растерявшая всю свою листву, все еще стоит нарядная, украшенная тяжелыми гроздьями спелых ягод. На нижней, почти горизонтально вросшей в ствол ветке, нахохлившись, сидели рядышком три воробья. А чуть выше беспокойно порхала с ветки на ветку желтогрудая синичка.
В просторном квадратном кабинете секретаря райкома с массивным столом, несгораемым шкафом и двумя рядами стульев вдоль стен, было тепло. Мирно, по-домашнему, тикали настольные часы в зеленом, похожем на малахит, пластмассовом корпусе.
— А что сталось с вашей матерью и двумя сестрами?
— Сестренки утонули. Младшенькая провалилась под лед, старшая кинулась её спасать, ну и… Мать не перенесла такого горя. Годом раньше умер дед, старенький был. Так что теперь у меня никого. Один.