— Танец у меня в крови, музыка — мой воздух. Пока живу, танцую, — говорила Ли. Музыку она не просто любила, но и глубоко понимала. — Зачем штамповать копии или копировать штампы? Мой танец идет от сердца, и я танцую так, как живу.
Думаю, она смогла бы прожить без солнца, без алкоголя, какое-то время протянула бы без любви, наверно, выжила бы и без танцев, но перестала бы быть собой. Во многом, танец Ли был настоящим театром, репертуар которого, как я позднее понял, был полон протеста против закостенелости нашей жизни. Одна танцовщица, старается продемонстрировать технику, ярко показать отдельные элементы танца, другая, стремится создать образ, передать его особенности. И то, и другое в превосходной степени сочеталось у Ли. Отточенность ее жестов и движений поневоле притягивала взгляды всех, кто обладал хоть малейшим эстетическим чувством. Она была танцовщица божьей милостью и я верил, что она может исполнить любой танец одним взглядом глаз, поворотом головы и движением бровей, настолько выразительна была пластика ее движений, в них было что-то певучее, непередаваемое словами очарование таланта и красоты. Это был совершенно новый, взявшей меня за сердце, понятный каждому на земле пластический язык общения.
‒ Минимум движений и максимум содержания, ‒ не раз повторяла она формулу своего запойного учителя. ‒ Каждый танец должен быть представлением, сценой из жизни. Иначе публике будет не интересно смотреть.
Ли была солисткой, несомненно, лучшей в ансамбле. Однажды я видел их выступление перед демонстрацией фильма в кинотеатре «Зірка»>11. Приближались очередные ноябрьские праздники и хотя до 7 ноября было еще, как до Киева раком, везде из шкуры вон лезли, чтобы еще раз напомнить, насколько важна для каждого из нас эта судьбоносная дата. Вначале выступил хор местных самородков и многократно проголосил о том, что «Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной, и в каждом деле Ленин с нами…» Чтец поэмы «Владимир Ильич Ленин» с особым занудством воссоздал образ вождя Первой пролетарской революции и уверенно ввел присутствующих в состояние глубокой дремы. Когда объявили выступление их ансамбля, раздались жидкие аплодисменты.
Ее «Казачок» был полон экспрессии, зажигательная музыка и нарастающий темп разбудил куняющую публику. Танец закончился и наступила тишина, и шелест прокатился по залу, и головы качнулись, как колосья в поле, и зал взорвался такими рукоплесканиями, каких я в жизни не слышал! Казалось, будто с грохотом обрушился потолок, от криков «браво» тряслись и содрогались стены. Творилось что-то невероятное, все словно воспламенились, бурный восторг прибойными волнами перекатывался по залу, зрители, стоя, вновь и вновь требовали повторить ее танец на «бис». Ничего подобного ни до, ни после этого я никогда не видел. Что больше всего меня потрясло, так это ощущение какой-то невиданной всечеловеческой приязни и единения, веры в себя и людей. В том переполненном зале я впервые видел в таком количестве столь просветленные, радостные лица, здесь все были за одно, в мире друг с другом и со всем миром. И каждый из нас чувствовал себя человеком.