Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Я и раньше замечал, что проговаривая стихотворение вслух, его мелодика вызывает совершенно новое восприятие, и сухие слова стиха, начинают звучать, как музыка. Это так отличается от того, когда читаешь текст стихотворения про себя.
Меня расстреляют, а ты приходи в этот сад,
Билет тебе выдан на запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Она меня обняла и долго смотрела в глаза. Глаза ее были полны слез. Я не мог этого выдержать!
— Эх, Андрюша, как он сказал… А я его стихов не слышала и не читала. Фамилия знакомая, он, кажется, был мужем нашей известной поэтессы, но я не знала, что у него есть такие стихи. Андрюша, ты знаешь, я не люблю хвастаться… — она смутилась и замолчала.
Ей чужды были как бахвальство, так и неискренность.
— Я ведь закончила школу с золотой медалью и веришь, не могу вспомнить, где находится озеро Чад. Карта мира перед глазами, но хоть убей, не могу себе представить, где это озеро, в Африке или в Америке?
— В Африке! Как тебе не стыдно! — упрекнул я ее с излишней горячностью и тут же пожалел.
Ли вспыхнула и отвела взгляд.
— Ведь только в Африке водятся жирафы… — стараюсь загладить свою резкость я.
Вырвалось случайно, нехорошо. Откуда ей знать с каким пиететом я отношусь к животным Африки, я о ней с детства мечтал.
‒ Чувство моего стыда так глубоко, как того заслуживает допущенная мною ошибка… ‒ с ледяным достоинством сказала она и замолчала.
Ее молчание красноречивей слов. Выпрямив спину, сидит с чашкой кофе в руке, глядя в пустоту. Вылитая придворная дама со старинной картины. Не хватает лишь достойной рамы. Обиделась.
— Прости, я не хотел тебя обидеть, ‒ потупившись, тихо проговорил я.
‒ Судят по поступкам, а не по извинениям, ‒ холодно обронила она.
Взгляды наши встретились, и мы одновременно отвели глаза.
‒ Но я ведь признаю, что неправ, и прошу помилования… ‒ виновато настаиваю я.
Ли взглянула на меня и горько улыбнулась. Накрыв мою руку ладонью, лишенным интереса голосом спросила:
— Тебе видно трудно было это сказать?
— Нет! Хотя… ‒ сам того не желая, вспыхнул я, ‒ Вообще-то, да! Я зря погорячился, но, пойми, жираф и Африка.… И, где это озеро, это же не столь важно! Главное, смысл стиха. Как ты этого не понимаешь? Ведь Гумилева безвинно убила вооруженная гопота, угрожавшая всем своими удостоверениями «ЧК». И он знал, что его убьют, хотя бы потому, что не был на них похож, а ведь он писал стихи… Он написал их для нее… Но, не только для нее одной, еще и для нас с тобой. Мы должны помнить о нем и о ней, чтобы… — я запнулся, подыскивая слова, но она не дала мне договорить.