День клонился к вечеру, в комнате становилось сумрачно, но Колыванову, вошедшему в азарт борьбы и ярость, не приходило в голову включать свет. Вместо этого он чиркнул спичкой и озарил трепетным оранжевым светом тёмный угол, всмотрелся в жутко блиставшие красные глаза и белые зубы крысы, чёрная тень которой по-прежнему металась влево и вправо, иногда бросалась вперёд, устрашала врага и немедленно возвращалась к своему логову. Она не переставала издавать громкий, назойливый, страшный в своей непрестанности писк. Материнский инстинкт вверг её в кромешное исступление ярости, несовместное с заботою о собственной жизни.
Горящая спичка полетела в угол — и тотчас вверх взметнулось пламя, охватило дыру, часть стены и довольно обширный участок пола, залитый керосином. Расползавшиеся по полу, от лужи к луже, ручейки огня быстро добрались до метавшейся крысы и в мгновение ока переметнулись на её тело, промокшее керосином. Прокурор поднял вверх одеяло, готовясь накрыть огонь, — и здесь мать, дико крича, предприняла последний прыжок в защиту детей. Вся охваченная пламенем, она перепрыгнула натянутое в воздухе одеяло, долетела до шеи Колыванова и вонзила зубы ему в горло. Он завопил, отшатнулся прочь, почувствовал текущую по шее кровь и нестерпимый жар от горящего животного, оступился и всем огромным телом упал на пол, потрясая воздух грохотом, шумом пламени, визгом гибнущей крысы и собственным диким криком. Попытавшись ухватить крысу, он обжёгся об неё, отдёрнул руку и случайно нашарил на полу брошенную прежде стамеску. Лезвие её было довольно широким, однако же позволяло нанести колющий удар в бок.
И он ударил. Ударил так, как ударяют, спасая свою жизнь, ударил с ужасающей силою и с размаху, свирепо и неистово, словно наносил удар в бок человека — смертельного врага своего, а не в бок сравнительно небольшого животного. Пронзив её тело насквозь, он потянул ручку стамески прочь от себя и с немалым трудом, с хрустом и хлюпаньем отодрал зубы крысы от своей шеи. Он вытянул руку в сторону и, держа за рукоять стамеску с наколотым на неё телом животного, с ужасом смотрел в неверном свете пламени на корчившуюся в агонии мать, отдавшую жизнь ради своих детей.
А Лярва между тем достигла успеха в поисках союзника, и слова прокурора о её одиночестве перестали быть актуальны. Произошло это как раз в самый тот вечер, когда состоялся разговор между Колывановым, его тётушкой и Замалеей о необходимости сплочения и совместного отражения угрозы, исходившей от Лярвы.
Весь тот день напролёт лил дождь, и в город пришло наводнение. Водоотводные канавы вдоль дорог вспучились и не могли уже сдерживать свирепой стихии. Мощные потоки воды, перехлёстывая через край, гнали и гнали бешеным ходом волну за волной в лотках вдоль дорог, изливались бурунами на тротуары и улицы, вздыбливали могучие валы на перекрёстках и, наконец, начали отсчёт человеческих жертв в беспомощном городе. Одну девочку семи лет затянуло водоворотом под автобус, и она захлебнулась. Старик, переходивший дорогу по колено в воде, был сбит с ног ударом волны, упал в воду, приложился головой о бордюр и так же внезапно встретил смерть. Бездомных же, захлёбывавшихся в колодцах, подвалах, подземных переходах и иных убежищах, бурная стремнина выносила на поверхность десятками, бездыханных и ужасных в своём озверелом обличии.