— Вы должны простить меня, — продолжал он между тем, и голос его стал вдруг мягким и нежным, — если я высказываюсь слишком прямо. Понимаете, мне было всего семнадцать лет, когда я убил своего брата, а моя мать из-за этого убила себя. — Я слышала, что он произносит эти слова медленно, тщательно, как бы пробуя на вкус. — А потом я уехал на край света и там жил совершенно иной жизнью… простой, даже грубой. Обществом таких дам, как вы, наслаждаться не приходилось.
— А ваша жена? — поинтересовалась я.
— Эдит — дитя, — отмахнулся он с пренебрежением.
Но я не могла позволить, чтобы ею пренебрегали.
— Она еще молода, а молодость, как вы знаете, единственный недостаток, который проходит.
— У нас нет общих интересов.
Уже второй раз он говорит об этом. Вдруг я с ужасом подумала: он сравнивает нас и дает понять, что предпочитает меня. Я подумала о матери Аллегры, об этой дикарке-цыганке. Каким же образом он домогался ее благосклонности?
— Интересы супругов становятся общими с годами, — заметила я довольно сурово.
— У вас идеализированные представления о браке, миссис Верлен. По-видимому, ваш собственный брак был идеальным?
— Да, — отрезала я. — Да.
И опять почувствовала насмешку.
— Хотел бы я повстречаться с вами до вашего замужества.
— С какой же целью?
— Чтобы понять, насколько он изменил вас. Ведь вы учились музыке, мечтали о славе. О ней мечтают все музыканты. Могу поклясться, сидя за фортепьяно, вы тогда представляли аплодисменты восхищенной публики.
— А вы… Каков ваш жизненный опыт до того?..
Я умолкла, и он закончил фразу за меня:
— … До того, как я сделал роковой выстрел? О, то был путь зависти, злобы, ненависти и прочих осуждаемых всеми чувств.
— Почему вы хотите, чтобы я считала вас злодеем?
— Потому что лучше сказать об этом самому, чем дожидаться, пока это сделают другие… Каролина.
Я отшатнулась от него.
— Ах, я обидел вас. Не следовало называть вас по имени. “Как поживаете, миссис Верлен? Какой сегодня прекрасный день. Кажется, собирается дождь”. Наверное, так я должен говорить с вами. Боже, как скучно. В Австралии мы почти не разговаривали, на это не оставалось времени. Я всегда вспоминал о доме… о том, какой славной могла быть жизнь, если бы Бью был жив. С ним можно было поговорить. Он был остроумен, любил посмеяться и знал, как наслаждаться жизнью. Знаете, зависть — самый смертельный из семи смертных грехов.
— Но ведь все кончилось. Бога ради, почему вы не можете сказать себе, что все кончилось.
— По той же самой причине, по которой и вы не можете забыть своего прошлого. Можете мне ничего не говорить. Вы все время думаете о прошлом, расцвечиваете его яркими красками, и постепенно оно становится для вас идиллическим. Таким вы его видите и будете продолжать видеть. Я же хотя бы пытаюсь видеть вещи такими, какие они есть.