то, что случилось с мисс Брендон.
— Полагаю, узнать это хотелось бы многим.
— Но они никогда не узнают, я уверена.
— Никогда нельзя знать заранее, что может выясниться.
— Нет. — Она задумалась, а потом сказала: — Потому все это так и волнует, правда?
Я согласилась и ушла к себе в комнату.
Я совсем не настолько была равнодушна к этому огню, насколько пыталась внушить Алисе. У меня не было сомнения: кто-то нас дурачит, желая, чтобы все считали, будто в часовне живут привидения, и пытается таким образом поддерживать память о Стейси. Словно в этом была необходимость! Впрочем, нет, едва ли это можно считать ответом. Скорее, все задумано как доказательство того, что, якобы, дух Бомона против возвращения Нэйпира. Жалкая, глупая, совершенно детская месть, и я разозлилась гораздо сильнее, чем позволяла ситуация.
У Нэйпира, без сомнения, есть враги, и меня это не удивляло.
Вернувшись к себе в комнату, я подошла к окну и вгляделась в темноту. Со времени моего концерта луна убыла лишь чуть-чуть. Я вспомнила облитый лунным светом сад и Нэйпира, пытающегося забыть прошлое, и задумалась, кому нужно, чтобы он не смог этого сделать. Кто мог пойти ночью в рощу и зажечь в часовне огонь, надеясь, что все поверят, будто покойный брат Нэйпира таким образом выражает свое недовольство? Кто не хотел, чтобы вся история забылась? Все устроено по-детски и однако же придумано наилучшим образом.
Я смотрела на рощу через лужайки. Алиса права: разглядеть развалины отсюда сложнее, так как они выше моего окна. Я и в самом деле не видела часовни, только неясные темные силуэты елей в роще.
Часовня сгорела после возвращения Нэйпира. Кто это сделал? Не тот ли, кто теперь пытается изобразить привидение, размахивая огнем в темноте?
Мне захотелось разоблачить “привидение”, прекратить детскую выходку, и вот почему: я желала знать, каким мог стать Нэйпир, если бы прошлое не отбрасывало на него мрачную тень. Напрашивался ответ: скорее всего, таким же. А я-то, неужели из-за нескольких мгновений в саду проявив несвойственную мне слабость, уже готова наделить его качествами, которыми он, вне всякого сомнения, не обладал.
“Материнский инстинкт, дорогая Caro”, — сказал бы Пьетро. Так он высмеял меня, когда однажды я переволновалась из-за того, что он несколько часов провел на улице под дождем, мысленно проигрывая такты, не особенно ему удавшиеся. “Не то чтобы я против этого инстинкта, Caro. Но его следует проявлять осторожно и втайне. Ты беспокойся обо мне, но этого не показывай. Будь ненавязчива в своем волнении. Конечно, ты должна меня слегка опекать, но делай это тонко, чтобы я ничего не замечал. Если будешь суетливой собственницей, я с презрением отвернусь от тебя.”