Нет больше прежней прославленной красавицы Претурши!
Нико вернулся домой сильно взволнованный. Таясь от матери, он тотчас ушел к себе. Радостно его волнение — новая надежда зажглась в груди…
Шьор Илия вошел в дом вместе с дочерью. Та зажгла лампу, отец глянул на нее — и не мог больше отвести взгляда: что-то необычайное было во всем облике девушки. Руки дрожат, щечки пылают, глаза светятся особенным, волшебным блеском — отец никогда еще не видел ее такой.
— Ну, доченька, видно, основательно пощипал мороз твои щечки! — изрек он наконец. — Зато спать будешь крепко.
Дорица подбежала к нему, прижалась своим горячим личиком к его старому лицу, осыпала его жаркими поцелуями. И, не вымолвив ни слова, упорхнула в свою комнатку — поскорее укрыться со своей сладкой тайной…
Пашко довел Еру с Катицей до их калитки. Девушка всю дорогу держалась за него — и хорошо, что было ей за кого держаться. Слабость охватила ее, ноги подкашивались. А он, не замечая ее страданий, чувствовал только милую тяжесть на своей руке. И был счастлив, бесконечно счастлив, что выпал ему такой удел.
Но недолгим было его счастье. Войдя во двор, Катица отпустила его руку и без единого слова скрылась в дом. Ера остановила Пашко, когда он уже выходил из калитки, собираясь восвояси.
— Что же Катица? — озадаченно спросила она. — Неужто не позвала тебя в дом?
— Да ведь спят все, — в замешательстве отвечал Пашко. — Зачем будить?
— Все-таки надо было! — Оглянувшись, Ера схватила его за руку и заговорила таинственным топом: — Эх, душа моя, что с моей доченькой сталося! Не знает, что делает, ходит, как не своя… Бог посетил нас, хвала ему и слава! Нужно ль ей было цепляться за чужие заборы? Нашли свое счастье другие — и ей нечего было бояться. Но как затемнит бог разум — ты и мучайся…
— Что ж теперь жалеть, — возразил Пашко, а в груди его разливается особое тепло, и решительность овладевает всем его существом, новая надежда вливает новую силу. — Пускай успокоится, а я — готов. Я ей слово давал — и сдержу его.
— Вот как честные-то поступают! — воскликнула Ера, пустив слезу — не от радости, от сожаления, что развеялась сладостная мечта, угасли надежды. — Бог тебя за это благословит. А я все время гудела дочке в уши, мол, зачем так делаешь? Да все без толку: ослепила ее жажда славы… А она вон какая, слава-то!
Пашко только головой кивнул, предпочитая молчать, как бы не брякнуть такое, что обидит старуху. Он попрощался с ней, передал привет Катице и на следующий же день уехал к месту службы.
А в доме под Грабовиком скоро перестали говорить о Катице с ее несчастьем. Одна беда засыпала другую пеплом забвения — и, хоть тяжка новая беда, все же, в некотором смысле, она принесла облегчение.