Но сегодня на рассвете все вскочили со сна, перепуганные: Мате разбудила резкая боль в боку, весь дом огласился его стонами и криками. Ера натерла ему бок маслом, когда это не помогло — уксусом, потом стала прикладывать теплые компрессы… Не помогло и это! И стояла Ера над мужем в отчаянии и страхе. Тут на Мате упала полоска света из приоткрытого окна, осветила его измученное, исхудавшее лицо. «Господи, да что это с ним! Одна тень от него осталась!»
Тревога за дочь поглощала все ее внимание; ни разу Ера как следует не задумалась о состоянии мужа, не заметила, как он чахнет с каждым днем. Завздыхала теперь, схватилась за голову, побрела в кухню, горько укоряя себя за такое невнимание. Но, встряхнувшись, она вышла во двор, и за калитку, и на дорожку — с горьким плачем побежала мимо домов мужниных братьев.
Ставни распахнулись, в окнах появились встревоженные лица невесток:
— Боже милостивый, невестка, что у вас стряслось? Куда вы в такую рань?!
— Ах, душа моя, видать, помирает… Ни покою ему, ни передышки — так привалило… Ох, сирота я горемычная!
— Неужто Мате?! — крикнули невестки. — То-то мы заметили неладное — уж больно с лица спал… Куда же идете-то?
— То ли за священником, то ли за доктором… Сама не знаю, убогая!
Причитая, добралась Ера до города, разбудила сладко спавшего доктора и, заливаясь слезами, рассказала ему про беду. В словах ее доктор почувствовал и довольно явный упрек, почему не вылечил он Мате, когда тот обращался к нему «вовремя».
Но доктор не коллекционировал такого рода выражения признательности. Протер он глаза, слегка опухшие от крепкого сна, кое-как оделся и пошел под Грабовик.
— Ну что, Мате? Испугался, видно? — заговорил он, как привык с больными, — беззаботным тоном.
Но Ера по лицу врача прочитала, до чего поразил его вид больного. И по его расспросам она поняла, что у него серьезные опасения. Доктор опять очень внимательно осмотрел, простукал Мате со всех сторон. С лица его сбежала привычная улыбка, сменившись задумчивостью. Видно было, что доктор расстроен и взволнован. Вот, снова на его пути встает проблема гибели, недолговечности всего живого…
Но то была лишь минутная слабость. Привычка — или чувство долга — взяли верх над неуместными размышлениями. И доктор обратился к больному в обычной бодрой манере:
— Ну, вот что: лежать, не вставать. Мазь я тебе дам другую, она успокоит боли. Главное — укреплять силы, есть, пить. И нечего сразу пугаться…
— Хорошо, доктор, — отвечал больной, но таким тоном, словно соглашается он с чем-то совсем другим, с чем-то далеким, загадочным, чего никто не понимает, кроме него самого, потому что он-то думает об этом днем и ночью.