— А вот уж и нет, господин! — возразил Медо. — Так доска гнется вся, по природности своей, потому как иначе не может. А бревном подопрешь: этот конец вверх качнется, а тот вниз — хлопнешься как пить дать, нос разобьешь, а то и вовсе балку из стены выворотишь…
— И опять неглупо он говорит, — усмехнулся доктор.
Бургомистр кивнул в знак согласия. Шьор Мене снова погрузился в пучину раздумий над глубокими загадками физики и промолчал.
— Толковый малый! — похлопал шьор Бальдо по плечу работника.
— Я таких дел навидался, — расхвастался тот, ободренный похвалой стольких господ. — Да что вспоминать! — И он сдвинул на затылок свою красную капу[13].
— Твоя правда! — засмеялся бургомистр. — То-то у вас в Загоре[14] все дворцы с галереями, настилы да подвалы — только выбирай!
— А мы все-таки живем и, слава богу да святому Роху, здоровы. Вот! — Медо гулко ударил себя в грудь. — Ну-ка, скажи ты, господин, ты в этом понимаешь, — обратился он к доктору, — так ли гудит грудь у какого-нибудь дохляка?
— Здоров ты, Медо, как дуб!
— И тебе здоровья дай бог да блаженная дева!
Совсем уже под вечер прибыли наконец и музыканты — прибыли весело, шумно, с музыкой. Загремели по городу барабаны и трубы. С ними, за ними потянулись на площадь босоногие мальчишки и солидные горожане, в общем, стар и млад. Даже дряхлый слепой Микула, сидя на завалинке, расслышал — вроде гром гремит; протянул руку ладонью кверху, нет ли дождя. Нет, не гроза; другое что-то. Может, землетрясение? Чего только не случается на этом свете… И все куда-то бежит-убегает…
Сам шьор Бальдо приветствовал музыкантов выспренней речью, которую, хоть и долго заучивал, все же вынужден был читать по бумажке, спрятанной в шапке.
Много съехалось гостей, из ближних и дальних мест. У одних тут родня, другие сами родом отсюда — хоть разок в году навестить родные места. Самое подходящее для этого время — фьера, когда на вертелах крутят бараньи туши… По улицам, на площади, повсюду — незнакомые лица или знакомые, но непривычные, которые редко встречаешь. И все это здоровается, обменивается рукопожатиями, обнимается, целуется…
В общем, настроение как на фьеру!
Семья Мате Бераца сидит за ужином. Ера суетится вокруг стола, прислуживает радостно, глаз не оторвет от дочерей. Совсем замучились, бедняжки, два с лишним часа тряслись на мулах! Сегодня не было парохода до Дольчин, пришлось им сойти в другом порту, в двух часах езды от нашего городка. Иван ездил встречать сестер и привез их без приключений, что немало значит при наших головоломных дорогах. А Барица-то как сияет! Потчует, угощает золовок, словно сама — хозяйка. Однако Ере и в голову не приходит отказывать ей в этом праве: ведь это все для того, чтобы получше приветить ее дочек. Какие же они пригожие, милые! Никак не насытится, не налюбуется материнское око… Обе смуглые, у обеих — пышные блестящие волосы. И глазами в мать — глаза у них большие, черные, такие умеют загораться пламенем… Матия степенна и взором и повадками. Все ее существо дышит спокойствием, все в ней в полном равновесии. Есть у нее цель, и знает она путь, ведущий к этой цели, — путь ровный, гладкий, торный; есть у нее уже, о ком думать, к кому устремлять надежды, ожидания.