У Катицы язык чешется сказать, дернув плечиком: «Оставьте меня, кому какое дело!» Но превозмогла себя, подавила в себе гнев и возмущение. Однако с выражением глаз совладать она не в силах: сверкнула в них молния обиды, готовы брызнуть слезы.
— Что ж, платье красиво, очень даже, — продолжал Мате, — да только для города, для барыни какой-нибудь. Девушку же, которой надо жить своим трудом, оно вовсе не красит. А наша доля, видит бог, в поле да в лесу, не в городе.
Мать проводила дочерей до калитки и там, оглянувшись, не слышит ли кто, шепнула Катице:
— Не обижайся, дитятко! Такой уж у нас отец, его не переделаешь. Ступай веселись, цыпленок мой!
Она погладила Катицу по нежной щечке и долго смотрела из ворот, как дочери ее, красивые, милые, ровно два цветка, спустились в долину, чтоб затем подняться по противоположному склону в город.
Они двинулись прямиком к дому Бобицы.
Еще с улицы стало слышно «тра-та-та, тра-та-та» Цуичевой гармоники, и топот в такт, и скрип половиц. Комната полна. Вдоль стен сидят зрители, плечо к плечу, а посередине, на пространстве, которое без труда можно покрыть двумя-тремя простынями, кружится с дюжину пар. Не «метут пол», для этого слишком тесно, топчутся на одном месте, толкая друг друга, — зато какое наслаждение! Мате Микулин крепко обхватил Мару, устремив восторженный взгляд в потолок, испещренный желтыми пятнами, — видно, крыша протекает, — Андрия Перин пляшет с Ане, все поглядывает на ее огненные волосы, на нежное белое личико, усеянное веснушками…
— Резче, Зоре! — кричит он музыканту. — Жми, Зоре! Весела была мамаша!
Огненные волосы девушки, взлетев, пощекотали ему щеку, и таким одарила его Ане преданным взглядом, каким владеет одна она; тогда Андрия в восхищении крикнул:
— Был бы я восточным царем — поверь, была б ты моей царицей!
В гущу танцующих ворвался сам старый Бобица. Он снял тяжелые башмаки, в которых ему и ходить-то неудобно, и, оставшись в одних черных носках, пустился в бешеный пляс. Натыкается на пары, расталкивает их, они уступают ему со смехом и криками. Бобица — человек в годах, отец уже трех женатых и двух неженатых сыновей; вскоре он весь взмок, словно из воды его вынули. Но ему ништо! Скачет, выкрикивает:
— Вот как, вот как надо, недотепы!
И таскает за собой, дергает во все стороны дородную Кате Мамуню, у нее уже все шпильки из пучка вылетели, короткие косы подскакивают по спине.
— Отпустите, дядя Иосе! — молит Кате. — Богом прошу, пустите!
Но старый Иосе Бобица ее не отпускает, еще резвее прыгает вокруг нее, словно медведь вокруг печки.