Лет шесть назад одна, случайно встреченная на Московском вокзале, школьная подруга сообщила, что Эмиль жил в Перми, работал режиссером на студии телевидения, что разошелся с женой, выпивает. «Закладывает», выразилась подруга. А не так давно, год-два назад, Ирина Петровна краем уха слышала, будто Эмиль опять перебрался в Ленинград. Но, выбитая из колеи своими семейными неурядицами, она не поинтересовалась, правда ли это. Да и не хотелось никому, а Эмилю тем более, показывать свои болячки.
Как он вломился к ним со своею маленькой, чванливой, беременной женой! Это случилось через три… нет — четыре года после того, как она, Ирина Петровна, вышла замуж, и у них с Неплоховым все еще было так хорошо, так благополучно, что и предположить невозможно было, что когда-нибудь станет плохо.
Эмиль опекал свою жену, любовался и гордился ею, но Ирина Петровна, тогда еще просто Ирина, безошибочно почувствовала, что все это он делает для того только, чтобы как-то уколоть ее, показать, что и он счастлив в личной жизни, да, счастлив. Но он не был счастлив, а только уверял себя в этом. Как можно было быть счастливым с этим смазливым существом, возомнившим себя подругою будущего великого человека, и оттого капризным, кокетливым, назойливым и бесцеремонным?.. До щемящей сердечной боли Ирине Петровне стало тогда жаль Эмиля, и в ней о п я т ь мелькнуло какое-то горькое раскаяние, ощущение какой-то нелепой ошибки — кого? В чем?..
Первый раз это ощущение коснулось ее в тот вечер, когда кончилась надоевшая свадьба, и она, смертельно уставшая, сбросив фату и подвенечное платье, свалилась в постель и долго в полусонном состоянии ждала Неплохова, и он пришел, и, радостно сияя глазами и сунув руки под одеяло, где трепетало и горело ее тело, удовлетворенно сообщил, что подарков гости нанесли столько, что стоимость их перекрыла расходы на свадебный стол…
Только сейчас, через двадцать лет, в этой безлюдной и туманной аллее волна омерзения и стыда облила Ирину Петровну с ног до головы. Все правильно в том, что случилось потом, после этой ночи! Все! Все! Все!.. Иначе и не могло быть. Все кончилось тем, чем должно было, обязано было кончиться. И незачем искать какие-то тонкие для себя оправдания, винить кого-то, кивать на веяния века. Двадцать лет назад своими руками был подписан приговор своему будущему, и приговор этот абсолютно справедлив.
Дождик сеялся как запрограммированный — не усиливался и не выказывал желания прекратиться. Он освежал разгоряченное лицо, его смутный шелест в молодых листьях деревьев успокаивал, настраивая на неторопливый лад, на неспешные размышления. Легко дышалось.