Узнав Неделяева, старичок-архитектор поинтересовался погодой в Ленинграде, и пока Неделяев живописал ему о необычайных, под сорок градусов, морозах, терроризировавших город в течение всей зимы, освободил для него кружку.
Неделяев никогда не упускал случая побеседовать со старичком, нравился ему этот человек, притягивал к себе неизменной доброжелательностью, неподдельным интересом к собеседнику, ненасытимой жаждой слушать, слушать и слушать. Подобное Неделяев давно заметил в режиссерах старшего поколения, особенно в тех из них, кто родился до революции, успел закончить гимназию или университет. При желании с любым из них на равных можно было поговорить о чем угодно, не стесняясь при этом в выражениях или опасаясь быть уличенным в недозволенном. Обаяние чего-то первородного, неискоренимо естественного и обязательно порядочного исходило от этих людей. Общаться с ними часто было куда проще, чем со своими сверстниками, хотя некая — непреодолимая — отдаленность ощущалась постоянно: оно и понятно — другие времена, иные люди.
Сродни таким вот старичкам были фронтовики, чаще те, кто шагнул в огненное пекло прямо со школьной скамьи, реже — которые имели опыт довоенной жизни, характер которых успело сформировать это время — они были подозрительны и молчаливы.
— Погоды нет, — с категоричностью пророка заключил старичок, выслушав Неделяева. — Остался климат. Благодарю вас, всех благ…
Неделяев направился к «соскам» — так здесь называли автоматы, и, нацедив в кружку пива, вернулся к приятелю.
— Пишешь? — поинтересовался он.
— Нет, — отрывисто, будто о неприятном, ответил друг и запихнул в пластмассовый мундштучок еще одну сигарету. — А зачем?
— Ну как зачем? — опешил Неделяев. — Надо.
— Кому?
— Мне… Читателю… Тебе, наконец!..
— Мне не нужно. Читателю? Какому? До читателя-то, милый мой, добраться надо, во-он как его от нас оберегают… Написал я четыре рассказа, отнес их в журнал. Через пару месяцев захожу. Направляют меня к заведующему отделом прозы. «В ваших рассказах, говорит, что-то есть». Подумал и добавил: «А чего-то и нет»… Сник я как-то, устал. Куда надежнее семь-восемь кружек каждый вечер…
Неделяев припал губами к кружке, с тревогой всматриваясь в глаза друга. Что с ним происходит, почему он настроен так скверно, откуда это дремучее равнодушие к тому, что еще совсем недавно составляло главный интерес в его жизни? Неужели история со сценарием и в самом деле так сокрушила его? Или то, о чем он поведал — лишь часть, а главное он таит в себе?..
А какой жизнелюб был! Ничто, казалось, не могло отбить у него вкус к жизни, даже и вся эта жуткая череда неудач с женами, способная сломать и куда более крепко скроенного мужика. Первая жена, без памяти им любимая, изменила ему с его лучшим, как он считал, институтским другом — из ревности и, как ей казалось, из праведной мести. Вторая умерла от рака на втором году замужества, оставив на его руках мнительного, болезненного мальчика от своего первого брака — того самого Леньку, из-за которого вызывали приятеля в роно по навету Исаака Григорьевича. Третья жена… о третьей чего и думать — встреча с ней предстояла…