Старикова выражалась убедительно. Если бы она повторила это там, где нужно было, и на таком именно душевном накале, ей наверняка удалось бы убедить любого собеседника, Но я сомневался, что у нее достанет для этого пороху.
Разобрав портфели, мы покинули школу. Я вышел вместе с Васькой и Юркой. Они принесли сегодня новости, заставившие меня призадуматься. Отца Васьки вызывали в роно, допытывались, знал ли он о том, что его сын сочинил такую вредную поэму — обесславил наших доблестных городских дружинников. Отец ничего не нашелся ответить. Сказать, что знал, — одобрить эту самую поэму. Что не знал — плохо следите за воспитанием сына. Взрослого человека, прошедшего всю войну, отчитали как провинившегося школьника. Кто-то подбросил поэму в роно. А там и вцепились. Я-то не сомневался — кто подбросил, но до поры до времени решил помолчать. Если дело не ограничится вызовом в роно отца Васьки, все разъяснится само собой.
А Юрка сообщил, что вчера Леня-Боровок долго крутился возле приемного пункта, высматривал и вынюхивал, и Данила Петрович не на шутку встревожился и даже струхнул: он убежден, что Леня хлопотал по чьему-то наущению. Скверное ощущение какой-то надвигающейся на нас пакости овладело мною. Такие вот определенные обстоятельства…
Размышляя обо всем этом, я очутился на Больничном острове. Вдоль дома, в котором жила Дина Лосева, по мосткам, очищенным от снега и наледи и посыпанным песком, прогуливалась, как обычно, старушка в длинном пальто, в шапке и шали, но на валенках ее сейчас не было калош. Это, как мне давно удалось выяснить, была бабушка Дины. Знал я в лицо и ее мать, хирурга больницы. Старушка проводила меня долгим, смутившим меня взглядом.
На Больничном мосту я остановился. Внизу клубился паром и звенел льдинками никогда, даже в самые жестокие морозы, не замерзающий порог. Перила моста покрыты были пушистым сухим снегом.
И неожиданно я увидел Дину. Все с тем же, как и в первый раз, выражением шагала она навстречу мне от «Гастронома», и в руках ее была та же самая хозяйственная сумка, наполненная продуктами. Я втянул голову в плечи и отвернулся — пусть Дина пройдет мимо, очень мне нужно, чтобы она знала, что я кружу около ее дома.
Дина поравнялась со мною, и скрип снега под подошвами ее ботинок прекратился. Я догадался, что она смотрит в мой затылок, набрался решимости и обернулся.
— Вот так-то лучше, — проговорила Дина. — А тебе что — неприятна встреча со мной?
— Нет… почему же? — я испугался, как бы она и в самом деле так не подумала. — Я считал, что… тебе неприятно.