Долго просидели они тогда, баюкая сладкие мечты. Нет, что ни говори, а Захар — человек, хотя доброта и слеповата порой и оборачивается иногда слабинкой, пользуются люди его добротой. Вот изрек Захар по доброте душевной про народ хороший — и верно: народ-то, может, и ничего, а про людей подумать еще надо. Там, где Бардины и Васягины водятся, зри в оба. А то и он, Железин, в один глаз смотрел наподобье Захара и вон какое просмотрел несчастье…
Тут мысли Сергея Ивановича сбил стук двери: то прибежал навестить больного Санюшка Коновал. Его Сергей Иванович просто вытолкал в дверь: «Здоров я, здоров, того же вашей бабушке желаю…»
И сразу опять подошел к окну, стал высматривать — не идет ли тот, кого он ждет, ради кого вырядился молодцем? Уверен был Сергей Иванович, что придет Бардин, не может такого быть, чтоб зря он кружил тут коршуном, а нет — не кажет свою пухлую морду. Может, что изменилось за сутки, какой новый ветер подул? Уж очень он чуток стал на всякие ветра, этот Бардин… Молодой — глупый был, пер напролом и брал, слышь, нахрапом, хватал справа и слева открыто, но вот обжегся разок, сильно обжегся и затаился, змей, отрывает и жалит исподтишка. Одна фигура дуроломная да слова невтерпеж правильные остались снаружи, а то весь затаился. Даже глаз не видно из-под жирных век, словно в щелку всегда смотрит… А что же могло поменяться за день, почему он вдруг раздумал «потолковать» с Железиным?
Стоял и смотрел Сергей Иванович в окно, крайнее к крыльцу, свободное от вишенок в палисаднике. Зябко было на душе, холод истекал изнутри и расходился ознобом по всему телу, да и глаз опаленный отдавался болью где-то в затылке, и, наверное, не выдержал бы Сергей Иванович нудной маеты в избной прохладе, а выбрался на солнышко во двор или на зады, но там не стало бы у него перед глазами того, что крепило в душе решимость. Ведь смотрел он не только на улицу, но и на знакомый до мельчайших черточек портрет, висевший в простенке между окнами, и при всей маете душевной чувствовал себя не одиноко, а наоборот — вместе со всем множеством людей, которые и думают, и дышат, и видят точно так же, как он, простой работящий мужик из лесного засурского села Синявино. Вот что успокаивало Сергея Ивановича в смятенные минуты. И не только успокаивало, но и помогало разрешать мучительные вопросы. Почему жизнь в еде-питье, одевке-обувке и вправду идет к лучшему — тут он согласен с Захаром Сидоркиным, — но сами люди, даже умней становясь в грамоте, еще мало изменились душой за двадцать с лишним лет новой власти? Очень занимал этот вопрос Сергея Ивановича, и он, слушая по радио и читая в газетах о новой жизни и новых людях, думал: перерожденье страны просто пока не дошло до них, засурчан, застряло где-то в пути, на болотах Гати и Сагин-луга, и что не сегодня-завтра переберется оно через леса да увалы, облучит светло и нашу лесную сторонку с ее закостеневшими хозяевами.