В тот же день Салкэ села шить рубашку, чтобы подарить её жениху.
Стоит Салкон, опустив глаза долу. Слушает молитвенный напев, крестится вслед за свекровью, княгиней Всеславой Ярославной. Разглядывает листья да цветы, золотом вытканные по зелёному шёлку, по подолу богатой понёвы. Невесомая ткань цвета майской травы, с узором из речных кувшинок. Подарок отца, вено. По русскому, варяжскому обычаю. Народ сары такого обычая не знает.
Чужая земля вокруг. Вздыбленная холмами, изрезанная оврагами да высокими речными берегами, стиснутая густыми лесами. Перепаханная, взрезанная плугом. Не то, что ровная, привольная, широкая степь, простор от края до края мира. Скучает Салкэ.
И люди здесь другие, чужие. У каждого по два имени. Одно для людей, для жизни, другое для их Бога. Владимир — Пётр, Игорь — Юрий, Всеслава — Ефросинья. И только её, Салкон, называют и в жизни божьим именем — Анастасия. Хотя и то редко. Чаще — просто княгиней. Или Кончаковной. Женщин здесь зовут именами их отцов. Словно напоминают, из какого ты рода. В степи бы посмеялись над таким обычаем. Разве можно забыть о крови каана в жилах твоих сыновей?
За мутными думами и служба церковная пролетела незаметно.
Из собора выходили чинно: сперва князь Новгород-Северский Игорь Святославич да князь Путивльский Владимир Игоревич с ближними боярами, за ними княгини, Всеслава Ярославна и Анастасия Кончаковна, с боярынями, в окружении гридней, следом дружина. Народ расступался, кланялся, гудел приветственно. Нищие крестились, протягивая руки за милостыней. От мощеной булыжником площади, от раскалённых весенним ярким солнцем камней поднимался жар. Княжеский терем, новый, богатый, возвышался на другой стороне детинца, серебряной чешуёй сияла тесовая крыша.
Княгиня Всеслава величаво и неспешно, словно ладья по озёрной глади, плыла мимо толпы под звон колоколов. Сверкал золотом да камнями-самоцветами головной венец семизубчатый, с ликами святыми, с подвесами жемчужными. Струился шёлк лазоревый веницейский, тончайшей золотой нитью вышитый. Салкэ шла следом, потупив очи, как полагалось по русским обычаям молодой княгине при свёкре и свекрови.
Здесь не принято было улыбаться простым людям, перекидываться острым или дружеским словечком со знакомыми. Салкэ тихонько вздохнула, вспоминая праздники народа сары: костры до неба, пляски под гулкие стоны бубнов и переливчатое гуденье кобуза, густой мясной дух от общего котла, весёлые разговоры под перебродивший кумыс и сладкие ромейские вина. А здесь и весну праздновали постно да чванливо, поджав губы, блюдя строгий цареградский чин. Русские знатные женщины вели себя так, словно они тоже не принадлежали к этому народу, как Салкэ. И люди одобряли такое поведение, кланялись и теснились ближе, шумели приветливо, щурились горделиво на золотые венцы, на лазоревые да муравчатые покровы своих княгинь.