Как положено княгине, свела брови над переносицей, прикрикнула гневно на девку: та слишком замешкалась, подавая понёву. На этот праздник не надевали богатых одежд из заморских тканей — рубашка льняного белёного полотна, сплошь покрытая вышивкой, да ярко-красная льняная же несшитая понёва, вся в мелких разноцветных бусинах. Узор читался легко: засеянное поле, прорастающее зерно, всходы, жатва. Народ землепашцев. Салкэ вздохнула про себя, вспомнив, как женщины сары готовили наряды к празднику Молодой травы: зимними короткими днями нашивали на кожаные рубахи костяные бляшки, на которых вырезаны были овцы с приплодом. Такую рубаху подарила Салкэ Владимиру, принимая его в мужья.
Под вечер город опустел и притих: ни криков разносчиков, ни цокота копыт по булыжнику, ни скрипа деревянных мостовых под ногами прохожих. Господский поезд из десятка возков быстро миновал посады и свернул на дорогу, по которой ездили к Свято-Преображенскому монастырю, на богомолье. На полдороге остановились. Дальше через лесок пробирались на лошадях, оставив возки дожидаться у обочины. Уже темнело, длинные тени лежали на земле частоколом, пахло тёплой, нагретой весенним солнцем древесной корой, раскрывшимися почками, первой травой, пробивающейся сквозь прелую листву. Вскоре за деревьями замелькали огни, стал слышен говор. Выехали на большую поляну, расчищенную и перепаханную. Со всех сторон поляны стояли столы из свежеоструганных досок, уже заставленные угощением, народ теснился вокруг, многие сидели на земле. Увидев князей, вскочили, поклонились, гул толпы стал тише. Салкон спрыгнула с коня.
Здесь даже стояли иначе, не мужи отдельно, жёны отдельно, как в церкви, а парами. Князь Владимир был уже здесь. Подошёл, взял Салкон за руку, вывел вперёд. Шепнул в самое ухо: «Не бойся!» Ладонь его была горячей и твёрдой, как раскалённый на солнце камень, на щеках играл румянец, видный даже в сгущающихся сумерках, пахло от него остро, знакомо. Салкэ стиснула пальцы украдкой, глянула лукаво — румянец запылал ярче.
Празднество начиналось. Разгорелись высокие костры по углам поля, возле тех самых резчатых столбов, о которых говорила Всеслава. Тени от столбов легли крестом на средине поляны. Там была очерчена площадка, застелена широким белёным полотном, под которым угадывался дощатый помост. К помосту через пашню вели две дорожки, тоже застеленные. Тонко и пронзительно вскрикнула свирель, застонали в ответ гудки, взлетели в чёрное, истыканное весенними звёздами небо искры от хвороста, подброшенного в костры. Пошли кувыркаться скоморохи, выкрикивали что-то резкое, слов было не различить. Дым и жар от костров, острые запахи: печёного с чесноком мяса, пряного мёда и свежевспаханной, растревоженной земли. Отсветы пламени на лицах, на широко разинутых в крике ртах. Жаркая ладонь мужа, сжавшая руку Салкэ.