Внезапно хоровод скоморохов распался, всё стихло, и под гусельный перебор выплыла в середину княжна Твердислава: босая, в одной лишь белой рубахе с длинными, до земли, рукавами, без платка, только с широкой зелёной лентой в светлых волосах. Закружилась, широко раскинув руки. Заплясали в свете костров розовые тени по белому полотну, облепившему девичье тело. Казалось, княжна голая пляшет на виду у всего народа, взмахивая то правой, то левой длинной, как у сказочной волшебницы, рукой. Первые же слова её песни подхватили сотни голосов. Людей было не видно за кострами, чёрный лес по краям поляны гудел, пел, кричал. Салкэ, не замечая, начала притопывать в лад песне. Она и сама бы сейчас сплясала. Владимир вдруг шагнул вперёд, Салкэ потянулась за ним. Княгиня Всеслава удержала её. Твердислава уже не кружилась, плыла навстречу брату по полотняной дорожке, манила к себе, высоко вскинув над головой руки. Снова громко и резко взвыли гудки и стихли. «Петь да плясать!» — звонко выкрикнула Твердислава. «Петь да плясать!» — громыхнуло из темноты за кострами. — «Пахать да катать!» — «Пахать да катать!»
Салкэ уже поняла, что сейчас будет. Владимир проведёт борозду, вспашет землю. Об этом рассказывала утром Всеслава. Только странно, что поляна уже перепахана. Пение стихло, замолкли гусли и свирели, зато вступили трещотки, рассыпались дробно. Красная рубаха Владимира казалась чёрной в свете костров, он шёл по большому кругу, ровно, мощно, будто не по свежей пашне, а по твёрдой земле. Обошёл всю поляну, вернулся, протянул руку Салкэ. Вывел её на середину, на дощатый помост. От другого края поляны к ним уже приближались двое, первый — Горазд, волхв. На вытянутых руках он держал волчью шкуру с оскаленной мордой. У второго в левой руке был рог в серебряной оправе, в правой — деревянная чаша-ладья. «Наузы», шепнул Владимир. Салкэ быстро набросила на мужа пояс, защёлкнула бляхи. «Ничего не бойся. Пей!» Она кивнула. Второй волхв вышел вперёд, медленно поклонился, проговорил что-то низко и важно. Салкэ не разобрала слов, только начало поняла: «Князю Владимиру свет Игоревичу отведати…» Владимир принял рог, резко опрокинул его надо ртом, большая часть напитка стекла по усам и бороде. Вытер губы ладонью. Волхв нахмурился, как будто осуждая князя, но повернулся к Салкон и с тем же поклоном начал:
— Княгине… — он запнулся, и Владимир твёрдо продолжил:
— Свободе свет Кончаковне, — видно, нельзя здесь божьи имена называть.
Чаша, расписанная тем же узором, что симарглов короб, оказалась у самых губ, Салкон глотнула. Струйка щекотно побежала от угла рта к подбородку, пить с широкой стороны чаши было неудобно. Салкон перехватила руками, повернув ладью носиком к себе, ровными глотками выпила неведомое зелье. Не мёд, не сбитень, какой-то взвар. Травы, кажется, сушёные ягоды, терпко, с кислинкой. Шагнула вперёд — отдать пустую чашу. Владимир крепко подхватил её под локоть, и вовремя: хоть и не хмельное питьё, а земля ушла из-под ног, чаша выскользнула из пальцев, ударилась, подскочила и покатилась по холстяной дорожке. Кровь бросилась в виски, звуки стали оглушающе громкими, пламя костров — нестерпимо ярким. Лица волхвов приблизились и вдруг потекли, расплылись в розово-сером тумане. Салкон обернулась к мужу и обомлела: волк с человеческим телом стоял рядом с ней вместо Владимира. Она закричала, но голос утонул в грозном шуме трещоток. Рванулась, и волк схватил её за плечи, щёлкнул зубами у самого уха. Салкон мягко упала на колени, оттолкнула — пальцы наткнулись на спутанную звериную шерсть, она отшатнулась. Волк повалил её, рыкнул предупреждающе. Салкон замерла, вцепившись в науз.